Звезда над сердцем - стр. 28
– Некогда мне с тобой разговоры вести, – огрызнулся начальник полиции. – Говори, чего надо?
– Просьба у меня к тебе.
– От вас только и дождёшься, что просьбы.
Ковалевский шагнул в сторону, обходя бывшего коллегу стороной и двинулся вперёд по улице.
Никита Иосифович растерялся, но, спохватившись, засеменил рядом, затараторил быстрее:
– Погибаем, Пётр Людвигович. Детишки с голоду плачут. Запасы все подъели. Да и что там подъедать было, почти всё немцы забрали.
– Не забрали, а реквизировали для нужд великой Германии, – процедил сквозь зубы Ковалевский.
– Конечно, конечно, – торопливо согласился сапожник. – Нам не жалко, если для нужд. Мы же всё понимаем. Но самим-то есть нечего, Пётр Людвигович. В доме ни крошки.
– Так что ты от меня хочешь?
– Нам бы работу какую, – заместитель начальника полиции взял слишком быстрый темп, и голодный сапожник начал задыхаться и отставать. – Какую хочешь работу сделаем. И платить нам можно немного, лишь бы на хлеб хватало. У солдат сапоги чинить станем, хомуты всякие, сёдла. Мы же умеем, ты знаешь. А за нами не заржавеет, Пётр Людвигович. Мы уж отблагодарим.
Ковалевский остановился так резко, что зазевавшийся сапожник чуть не врезался ему в спину.
– Ты что, взятку мне предлагаешь?
Лицо Никиты Иосифовича исказилось в плаксивой гримасе.
– Дети от голода хнычут. Нам бы хоть как, хоть на хлеб.
– Нет у меня для вас работы! – ответил Ковалевский. – Будет на ваш счёт приказ – всё решим. А пока сидите и ждите.
– Досидим ли, Пётр Людвигович, – опустил голову сапожник.
– А чем недовольны?
– Помнишь Шимшу Альтшуля? Старик к нам ходил, всё байки рассказывал.
– Не помню я всех борисовских стариков. Делать мне больше нечего!
– Убили Шимшу Альтшуля. Походя убили, ни за что.
– Ни за что – не бывает. Значит, было за что. Вы и про Бому Каца ныли, что ни за что, а этот пьяница моего служащего кулаком ударил. Представителя законной власти, между прочим!
Никита Иосифович отвернулся.
– Помоги, Пётр Людвигович. Ты наша последняя надежда. Ты хоть свой, близкий. Сколько раз мы тебя выручали.
– Какой я вам свой? – разозлился Ковалевский. – Нечего меня в жидовскую кодлу записывать! И чем это вы мне помогали? Рубль до зарплаты ссужали, так я всегда вовремя отдавал.
За занавесками ближайшего дома мелькнула тень, и Ковалевский понял, что вся улица прильнула сейчас к окнам, слушает их разговор. И от осознания этого ещё больше разозлился.
– Чего ты за мной ходишь? Неужели не видишь, что другое время нынче! Это раньше я был Пётр Ковалевский, кассир сапожной артели. Мог ты ко мне запросто обратиться. А теперь кто? Кто, я спрашиваю?