Зверогон - стр. 3
И вдруг осеклась. Ошарашенно посмотрела на Сычева, который стоял с таким видом, словно едва сдерживал детский возглас “И ничего-то вы не знаете!”
– Да ладно… – пробормотала Белла. – Снова?
– Официально: человек без Тени, живой и здоровый, сейчас сидит в Краснозаводском отделении, – произнес Сычев, и Белла с Филином переглянулись. – Летим смотреть?
– Опять они здесь, – произнес Филин и махнул рукой. – Давайте, по коням.
***
– Лучше бы это была ты.
Мать стояла у окна, курила невесть какую по счету сигарету. Черный платок делал ее похожей на странную птицу – сгорбленную, потерявшую любимого птенца, сожженную дотла этой потерей.
– Что? – переспросила Арина, убирая чашки на сушилку. Павлу сегодня было девять дней, и они собирались на кладбище – как и вчера, и позавчера, и еще три дня до этого.
Когда девять дней назад матери позвонили, то она рассмеялась: этого не может быть, Павел не мог умереть, смерть не смела прикоснуться к нему. Она смеялась, когда их везли на опознание, улыбалась, входя в морг, а потом ее лицо скомкалось даже не болью или скорбью, а ужасом, сминающим душу, как фантик.
– Что слышала. Лучше бы это была ты, – мать задавила окурок в блюдце и обернулась: глаза были сухими и злыми. Ужас и горе переплавились в ненависть, которую она никогда не хотела скрывать и щедро выплескивала в мир. – Лучше бы тебя убили вместо него.
Арина всегда знала, кто в их семье любимый ребенок. Павел, Павлуша, старший брат, свет в окошке. Мать обожала его странно и дико, словно он был не человеком из плоти и крови, а божеством.
Арине доставалось все остальное. Постоянная критика, ругань, крики, затрещины – мама не считала, что девочек нельзя бить. Разница в возрасте в двенадцать лет была слишком большой для дружбы с братом, а любви мешали постоянные напоминания матери о том, для чего вообще родили Арину.
Пытались склеить умирающий брак вторым ребенком. Не вышло.
Отец все равно ушел. Арина увидела его на похоронах впервые за четыре года – он потолстел, лицо сделалось розово-гладким, словно отец наконец-то избавился от долгой тяжелой болезни, которой была его семья. Он посмотрел в гроб, покачал головой и пробормотал:
– Пашка, Пашка… горе-то какое.
И все видели, что для него нет никакого горя, есть лишь слова, которые надо сказать в нужном месте, в нужное время. После третьей рюмки на поминках отец торопливо уехал, скомканно попрощавшись с Ариной, и кто-то из подруг матери произнес: “Бывшая жена, бывшие дети. Ничего нового”.
Мать стояла, скрестив тонкие руки на груди, смотрела на Арину со злым вызовом – наконец-то выплеснув то, что всегда было в ее душе, она будто ждала, что обмен совершится. Обожаемый сын вернется к ней из бесконечных глубин небытия, а ненужная помеха, как там ее, дочь, уйдет навсегда, чтобы не мешать их счастью.