Зона Комфорта - стр. 136

Радуясь, что место моё во второй шеренге, я подогнул колени, пытаясь спрятаться за стоявшим впереди Наплеховичем.

Не помогло. Знаменский не упустил случая прижучить:

– Штабс-капитан Маштаков, подберите штык. Болтаете штыком, как кочергой!

Я поддернул винтовочный ремень, чтобы утвердить штык в вертикальном положении. Не знаю, добился ли нужного результата. По крайней мере, полковник больше ничего не сказал, прошёл на левый фланг.

Подпоручик Цыганский, свернув набок рот, прошептал:

– Па-амятливый.

Взводный Белов моментально обернулся, ожёг Цыганского свирепым взглядом. Тот окаменел лицом.

От села в нашу сторону по гумнам двигалась кучка военных. Узнав в переднем (без погон, распояской) прапорщика Оладьева, я понял, зачем привели сюда роту. Плечи и грудь у меня зазудели, будто от чесотки.

Оладьев шел грузно, заложив за спину руки. Понурившись, полуоткрыв рот.

Что испытывает, что чувствует человек за несколько минут до казни? Вот и всё, вот он – край пропасти, шагнуть за который самому в здравом уме невозможно. А как же это небо и цвета персепелой малины солнце, клонящееся за курган? Куда денутся стремительные стрижи и яростный собачий брех? Как они останутся без меня? Куда я уйду?!

Наверное, надежда на то, что палачи опамятуются, поймут, что замыслили жуткое, беспредельное, удерживает смертника в разуме.

Впрочем, вряд ли бывший прапорщик, судя по дикому взгляду его, открывшемуся, когда он отважился поднять голову, судя по развесистым слюням, оставался в рассудке.

На шаг позади Оладьева с винтовкой наперевес шагал юнкер Львов. С другого бока – незнакомый подпоручик. На фоне их чётких движений Оладьев тёк растаявшей медузой. Живые конвоировали покойника.

Полковник Знаменский вернулся на середину перед строем. Казалось, не замечая остановившихся позади него Оладьева и конвоиров, снял с переносицы пенсне, достал платок и стал старательно протирать стеклышки. Потом спрятал оптику в нагрудный карман, откуда взамен, как фокусник, выдернул листок бумаги.

– Военно-полевой суд первого ударного генерала Корнилова полка, рассмотрев дело прапорщика Оладьева Петра Артемьевича.

Никто мне этот Петр Артемьич, сука он, погоны сорвал и в стог залез, когда мы шли на пулеметы, но неуж обязательно за первый косяк мазать ему лоб зеленкой?!

Ну разжаловать, ну в дисциплинарную часть сунуть, пусть кровью искупает. Гражданский человек, по почтовому ведомству служил, страшно стало. Это так все понятно!

В мое время в конце девяностых высоколобые гуманисты запретили казнить самых страшных кровавых преступников. Людоедов!