Золотой саркофаг - стр. 1

Даже мраморные стены императорского дворца едва не сомлели в этот знойный сирийский полдень.

Дворцовую стражу одолел сон: в такую изнурительную жару можно было не бояться сполошных наездов. Трое воинов-киприотов лежали навзничь в короткой тени колоннады и громко храпели. Два копьеносца-араба клевали носом, сидя на корточках, как у себя в пустыне.

Против дворца осел глодал кору миртов в священной роще Юноны[1]. Хозяин осла сидел на нижней ступени дворцовой лестницы, прислонясь спиной к мешку с дынями, и тоже спал. Единственное свое одеяние – кожаный фартук до колен, он сдвинул пониже, открыв мухам потную волосатую грудь. Время от времени он нещадно скреб ее ногтями, и тогда мухи перелетали на серое от пыли лицо. Судя по всему, крестьянин забрел сюда, ища тихого местечка в шумной столице Востока. Ему, как видно, было невдомек, что место, облюбованное им для отдыха, – неприкосновенная святыня.

В портале дворца, позади стражи, появился павлин с растопыренными крыльями. Священную птицу Юноны мучила жажда: широко раскрывая клюв, она озиралась по сторонам, где бы напиться. Безуспешно попробовав взлететь на цоколь статуи бога Януса[2], где воробьи чистили перышки, павлин повернул обратно и скрылся за порфировыми колоннами портика.

Всюду его встречала сонная тишина; у дверей класса павлин остановился, прислушиваясь к звукам человеческих голосов.

Урок ученикам нового набора давал сухопарый старичок Нонн, самый усердный нотарий великой императорской канцелярии. Воспитание придворной молодежи было делом магистратуры[3] дворцовых служб, но сейчас там все смешалось. Большая часть двора осталась при императоре в Никомидии[4]. В Антиохию вместе с императрицей еще весной приехало лишь несколько сот придворных. Предполагалось, что вскоре на совещание имперского совета – священного консистория – прибудет сюда и сам император. Но проходил месяц за месяцем, а император не приезжал, отчего магистра дворцовых служб в Никомидии и его заместителя в Антиохии все время лихорадило. Такое разъединение дворцового персонала всех выбило из колеи: например, в буфетной специалисту по разделке птицы уже не раз приходилось готовить к столу жареную свинину. Людей перемещали из одной службы в другую. Вот почему нотарию поручили временно взять на себя обучение молодежи. Правда, это дело не могло попасть в более надежные руки, поскольку Нонн, хоть и служил в отделе прошений, придворный устав знал назубок. Не вздорная прихоть, а разумная предусмотрительность побудила нотария взяться за изучение придворных правил. Он рассчитывал, и вполне дальновидно, что эти знания помогут ему добиться места в магистратуре дворцовых служб, а со временем получить в управление хозяйство одного из дворцов.

Сейчас Нонн разъяснял скучающим ученикам положение о рангах и титулах, переводя их с гортанным сирийским акцентом на греческий. Вопреки повелению Диоклетиана считать общегосударственным языком латынь, в восточной части империи язык эллинов имел куда большее применение.

– Итак, повторим правила придворной сообразности… Не безобразничай, Ферокс!.. Думаешь, что ты еще в Германии, среди зубров? Кому-кому, а тебе, сыну счастливца, удостоенного величайшей чести быть смотрителем псарни Его Божественности, полагается знать, что при дворе нельзя чесаться, как варвару, всей пятерней, а надо лишь слегка поскрести в волосах последней фалангой указательного пальца левой руки. Вот так: смотри!

Подавленный смех разогнал дремоту подростков: на голове у нотария не было ни единого волоска.

Нонн одобрительно закивал головой:

– Правильно: придворный должен улыбаться только уголком рта… Итак, на чем мы остановились, Пирарг?

Юный грек с озорными глазами ответил, хмуря лоб:

– На волосах Вашей Весомости.

Теперь никто не мог удержаться от смеха. Сухопарый старикашка негодующе всплеснул руками.

– Ты глуп, как беотиец