Золотой маятник - стр. 2
Сев за столик, Бонго сбрасывал сначала шляпу, а погодя – штиблеты. Последнее обстоятельство позволяло ему орудовать всеми конечностями. Приводя публику в экстаз, Бонго четырьмя пятернями брал и листал меню, пальцем ноги показывал выбранные блюда; затем, когда ему подавали обед, то рукой, то ногой схватывал вилку, нож и ложку, салфетку или бокал; обрезал и раскуривал сигару.
И всё это время вокруг него порхала прелестная Эльвира в образе официантки, расточая вспышки улыбок передним и задним рядам: короткое голубое платьице, белые босоножки на высоченных каблуках, кружевной передник, наколка…
В конце наступал апофеоз: хорошенько наевшись фруктов и сладкой каши, из винной бутылки выпив сока, выкурив гавану, Бонго пытался удрать, не расплатившись. Но дрессировщица вместе с униформистами ловила его по всей арене. Четверорукого артиста хватали за одежду, срывая с него одну часть туалета за другой. Наконец, Бонго оставался в одной бабочке – и внезапно для преследователей взлетал по свисавшему канату под самый купол. Оказавшись там, он из галстука доставал денежную бумажку, показывал её сверху, визжал, кривлялся, делал «длинный нос». Дети от хохота скисали… Впрочем, номер оканчивался примирением. Бонго великодушно спускался и отдавал деньги Эльвире; та целовала его, и оба, взявшись за руки, раскланивались.
Вот и сегодня: номер подходил к концу; Эльвира, налив Бонго очередной бокал «красного» (она научила его пить с ужимками ухаря-пьяницы, что тоже безумно смешило народ), упорхнула с арены; он, хлопнув «вино» и усиленно дымя сигарой, уже воровато озирался на униформистов, – как бы дать дёру… И тут словно что-то ужалило его, да как! Нет, – скорее ткнул в загривок твёрдый горячий палец. Бонго замер, съёживаясь; затем медленно, осторожно, по примеру дедов и прадедов, воспитанных джунглями, оглянулся.
Произошло странное и страшное: публика перестала быть единым существом, она рассыпалась на зрителей: разные лица, смеющиеся рты, хлопающие ладони. Правда, все зрители любили Бонго, искренне радовались каждому его жесту и гримасе… Но нет, не все! Один сидел внизу, вблизи от барьера; именно его взгляд огнём коснулся затылка Бонго.
Артист ничего не понимал в человеческой внешности. Так, он понятия не имел, что Эльвира стройна и красива; он только чувствовал в ней сильную самку-вожака, строгую и ласковую, ту, которой нельзя не подчиняться и которую нельзя не любить. Подобным образом не увидел Бонго и человека с раскалённым взглядом. Разве что отметил про себя: самец, невелик ростом и хил; в честной борьбе не продержался бы и минуты…Но зато узнал главное: мысли этого самца ужасны, и предмет ужасных мыслей – он сам, Бонго! Мало того: человек, замысливший злое, не одинок; за ним (далеко, грозно) маячит кто-то, неизмеримо более опасный. У того, дальнего, целое стадо подобных злых людей в подчинении… А зачем им всем Бонго? Ответа нет. По крайней мере, определённого. Чудится что-то… некое тайное место, где ему готовят несказанную муку… готовят какую-то особенную неволю, внутреннюю!