Золото для любимой - стр. 13
Весь хутор – три дома, два из которых, просевших и обросших до окон коноплей и крапивой, явно не жилые. Третий оброс травой не так густо и не со всех сторон. В его высокие массивные деревянные ворота, вернее, во врезанную в них дверь, Колотушин стучит массивным железным кольцом, заменяющим звонок. Ответом ему – гробовая тишина. Ворота – как в крепости: установлены на могучих четырехгранных столбах и увенчаны бурой жестяной крышей во всю их длину. Они выглядят добротнее самого дома.
Вокруг, насколько хватает глаз, – ни единой души. Однообразные белые облака шеренгами замерли над всхолмленной просторной степью с разбросанными по ней лесными массивчиками (колкбми).
Наверное, здорово родиться и жить в таком месте, невольно подумалось мне. Тогда, очевидно, и характер, и судьба будут такими же ровными и безмятежными.
И мне вдруг отчаянно захотелось жить в таком вот безмятежном мире, но где обязательно была бы Аня и не было всего того, что с нами стряслось, и не существовало бы в помине никакого Армена. Где все было бы просто и понятно. Где Аня была бы безраздельно моей, и я любил бы ее открыто, преданно, чутко, без психологического садизма. Но… тогда это был бы уже не я.
В общем, на этом хуторе мы и поселились.
К сожалению, действительность часто оказывается не такой простой и безмятежной, как хотелось бы. Так и нашему поселению предшествовал глупейший скандал.
Почва для скандала зрела еще с утра на базе местной геологической партии, где мы ночевали. Сразу после завтрака Виктор Джониевич призвал к себе начальника.
– Владимир Кириллыч, есть одно важное дело, которое ты не учел, – внушительно проговорил он.
– Командировки? Уже отметил! – самодовольно отрапортовал тот.
– Нет.
– А, вы насчет транспорта? Договорился. Через полтора часа дадут вахтовку.
– Молоток. Но я не об этом. – («Молоток» у Виктора Джониевича заменяет слово «молодец», это у него высшая похвала.)
– О чем же? – озадаченно потер лоб Колотушин.
– Вот о чем: надо обязательно устроить фуршет со здешним начальством.
– Но нам же сегодня лагерь… – открыл было рот Кириллыч.
– Так заведено, – отрезал Виктор Джониевич. – От этого во многом зависит наш статус.
«Статус, – мысленно передразнил я. – Вот дубина».
Нет, не получается быть беспристрастным наблюдателем. Чего уж тут скрывать: Виктора Джониевича я недолюбливаю. С некоторых пор. Он-то все тот же, что и прежде, вот только я переменился… И переменилось мое отношение к людям.
– Володя, – тихо проговорил я, приблизившись к Колотушинскому уху, – прояви твердость, ты же начальник.