Размер шрифта

Зодчий. Жизнь Николая Гумилева - стр. 118

Вячеслав Иванов и Вера Шварсалон, начало 1910-х

Но пока (в 1908–1909 годы) Брюсов и хозяин Башни – соратники; разделяют их, казалось бы, лишь частности и, конечно, личное соперничество: каждый из них претендует на статус вождя русского символизма. С учетом этого любопытна явная ревность, с которой отнесся Брюсов к знакомству своего ученика с Ивановым. Гумилеву пришлось оправдываться: “Я три раза виделся с “царицей Савской” (как вы назвали Вячеслава Иванова), но в дионисийскую ересь не совратился. Ни на каких редакционных или иных собраниях, относительно которых вы меня предостерегали, не был…” – пишет он Брюсову 26 февраля 1909 года. Утопия “синтеза искусств”, священной мистерии, преображающей мир, вдохновлявшая Иванова и некоторых из его друзей – от Скрябина до Чурлениса, основывалась на по-своему интерпретированных идеях раннего Ницше, на “Рождении трагедии из духа музыки”. Но Гумилев вычитывал у своего любимого философа совсем другие вещи и интересовался другими его работами.

По этой или по иной причине, попытки молодого поэта строить общение с Ивановым почти в таком же почтительно-ученическом духе, как с Брюсовым, были в общем и целом неудачны. Гумилев, несмотря на уже не столь юный возраст и все сильнее дававшее о себе знать честолюбие, не торопился расставаться с ученическим статусом. Но у Брюсова он уже научился всему, чему мог. А Иванов, при всей своей “мудрости змииной”, при всей своей поэтической и человеческой талантливости, был слишком от него далек.

В мае 1909-го, в период наибольшего сближения, Гумилев посвящает Иванову сонет, стилизованный в манере старшего поэта:

Раскроется серебряная книга,

Пылающая магия полудней,

И станет храмом брошенная рига,

Где, нищий, я дремал во мраке будней.

Священных схим озлобленный расстрига,

Я принял мир и горестный, и трудный,

Но тяжкая на грудь легла верига,

Я вижу свет… то день приходит Судный.

Не мирру, не бдолах, не кость слоновью —

Я приношу зловещему пророку

Багряный ток из виноградин сердца.

И он во мне найдет единоверца,

Залитого, как он, во славу Року

Блаженно расточаемою кровью.

Все же здесь чувствуется и брюсовская выучка (“магия полудней”, “зловещий пророк” – так бы Иванов не сказал), и сложность отношения к новому мэтру, в чьем облике видятся Гумилеву “зловещие” черты. Иванов отвечает сонетом на те же рифмы, начинающимся так:

Не верь, поэт, что гимнам учит книга:

Их боги ткут из золота полудней.

Книжник и мастер “плетения словес” как будто предупреждает молодого стихотворца об опасности злоупотребления книжным учением – и противопоставляет свое солнечное “золото” его (или брюсовскому?) “серебру”.

Страница 118

На следующую страницу