Змеиное золото. Лиходолье - стр. 47
Вереск неожиданно отозвался высоким, звонким ржанием на клич вожака, взбрыкнул, пытаясь свернуть с дороги и присоединиться к диким собратьям, но был остановлен крепкой рукой Искры, натянувшей поводья.
Рывок вперед, от которого я едва не слетела на землю, низкий горловой окрик харлекина – и конь нехотя свернул обратно на дорогу, неторопливо, с оглядкой переходя на равномерную рысь. Я проводила взглядом удаляющийся к горизонту дикий табун и попыталась разжать намертво вцепившиеся в Искрову куртку пальцы.
– А ты еще удивлялся, почему я не люблю лошадей.
– И до сих пор удивляюсь, – отозвался оборотень, накрывая мою замерзшую ладонь своей, горячей, чуть взмокшей от пота. – Лошади, они ведь как мы с тобой. Очень не любят оковы и плети и предпочитают жить сами по себе, а не по чьей-то указке. Или тебе понравилось на цепи у змеелова?
Последнюю фразу он произнес легко, нарочито игриво, но за ней крылась обида. Как и когда Искра узнал, что в плену у разноглазого дудочника со мной обошлись гораздо вежливей, чем с человеком, да еще и ключик от цепей ненароком оставили, понятия не имею. Может, Михей-конокрад, что выдергивал меня, едва не застрявшую меж прутьев решетки, как репку из земли, проболтался ненароком, а может, харлекин сам догадался. Так или иначе, но Искра затаил эту непонятную, невысказанную обиду и теперь изредка припоминал мне короткий плен у Викториана как нечто постыдное, недостойное шассы. Как будто я оказалась виновата в том, что меня не распяли на пыточном столе, не попытались живьем снять чешуйчатую шкуру, а всего лишь обыскали и посадили в камеру как обычную ромалийскую воровку. И почему-то попытались научить чему-то непонятному, столь важному для Викториана, что тот готов был рискнуть жизнью, лишь бы добиться своего.
А все из-за дудочника, в груди которого горело неутолимое пламя мечты-одержимости.
Остаток пути, до самого вечера, я угрюмо молчала, лишь изредка напоминая о себе просьбой об очередной остановке, чтобы хоть как-то размять затекшие ноги, перекусить и сходить по нужде.
Чем ближе к развилке дорог, о которой рассказывал Искра, тем луга становились беднее, травы ниже, а земля суше. Крупные яркие цветы, восхищавшие меня всего неделю назад, будто бы потускнели, стали реже, и теперь среди невысокой, едва по колено, травы выглядывали лишь скромные ромашки, синие звездочки цикория, от которых к вечеру над лугом плыл терпкий медвяный аромат, да странные розоватые «метелки», развевающиеся на ветру, как женские волосы. Солнце, успевшее за день напечь мне голову до противной ломоты в затылке, наконец-то порыжело и коснулось макушек далеких деревьев нижним краем, когда впереди показался высокий столб с аккуратно прибитой поперечиной.