Змеиная голова - стр. 28
– Какой ужас.
– Да почему ужас? Если не своей бестолковой жизнью, то хотя бы смертью преступник принес пользу родным.
– У нас это невозможно, – сказал Ардов.
– Почему это? Я уже договорился с кондитерским магазином Вольфа, они согласны попробовать. Сумма небольшая, но для первого раза…
– Я не позволю, – строго произнесла княгиня.
– Да почему?! – Шура вскочил из-за стола. Он никак не ожидал, что эта забавная история будет воспринята близкими так непримиримо. – Настает новое время, оно требует новых идей. Скоро заработать состояние можно будет исключительно умом, а не только лишь продав нечто за цену, превышающую издержки производства, – запальчиво проговорил молодой человек, демонстрируя неплохую осведомленность в вопросах сущности прибыли и процента, изложенных в «Капитале» Маркса.
Он хотел добавить что-то еще, но Ардов успел вставить важное уточнение:
– У нас публичное исполнение смертной казни запрещено.
Шура выдохнул набранный было в легкие воздух, который намеревался потратить на новый пассаж.
– Вот уже пятнадцать лет как, – докончил Илья Алексеевич.
Шура молча вернулся за стол, заправил салфетку и как ни в чем не бывало продолжил терзать бифштекс. Единственный наследник княжеской фамилии вовсе не был глупым, напротив – обладал и умом, и сообразительностью, был начитан, образован, наблюдателен, не пребывал в плену иллюзий насчет суровой правды жизни, мог при необходимости проявить и расчетливость, и даже цинизм, а то и удивить совершеннейшей беспринципностью. Вместе с тем в душе его сохранялись какая-то наивная восторженность и почти детская легкомысленность, которые он привык легко пускать в ход, зачастую создавая у окружающих превратное о себе представление, что, впрочем, умело обращал на пользу – с глупыми, как известно, меньше таятся. Эмоции никогда не брали над ним полного верха и не могли помешать критически оценивать происходящее в самых напряженных обстоятельствах. Вероятно, это качество передалось ему от матери, Анастасии Аркадьевны, которая тоже с легкостью ввергала себя в состояние наивной простоты, умея при этом сохранять и остроту взгляда, и трезвость мысли.