Змеесос - стр. 6
– А это уже вы вмешиваетесь, – бодро сказал Лао. – Не надо, прошу вас. Давайте лучше займемся делом. Мы тут не одни.
– Ну конечно, – добродушно согласился Иаковлев, и они немедленно оказались в зале для заседаний, в котором уже начался консилиум. Как было написано, в зале было тихо.
– Граждане и гости, хотя вас не существует! Товарищи и господа, – заявил председательствующий Иаковлев. – Иногда мне кажется, что у нас вообще нет никакой власти. Это просто черт знает что такое!
Миша О. стоял «смирно» и охранял благородное сборище, которое имело вселенский смысл.
– Да, мы не одиноки во Вселенной, – продолжал Иаковлев, высморкавшись. – Но она ведь принадлежит нам! Все живое нам подчиняется, исходит из нас и приходит к нам! Я не буду рассказывать вам тайны, поскольку вам нельзя. Но помилуйте, есть ведь пределы безобразия!
– А что случилось? – прокричал с места Федоров.
– Случился беспрецедентный случай!
– Извините, – опять же с места крикнул какой-то неизвестный человек. – Я прошу слова!
– Пожалуйста, – миролюбиво сказал Иаковлев, – у нас демократия. Вы хотите с места или с трибуны?
– Как угодно.
Человек встал, достал из кармана сложенный листок бумаги и торжественно проговорил:
– Меня зовут Андрей Уинстон-Смит. Я поклонник философии Федорова. Я написал художественную прозу и хочу ее вам прочитать.
– Читайте, – разрешил Иаковлев.
Человек прокашлялся и прочел вот это:
«Однажды особь выпустили наружу. Поправив манжеты и выпив кофе, индивидуум сел в кресло и положил ногу на ногу. В глубине сознания раздавался еле слышный поток схлынывающей пустоты, хаотических устройств, которые, подобно угрожающему безумию ночных бабочек, когда-то облепляли тело и душу единой сферой ненужных чувств и нерешенных вопросов. Лишь загадочная улыбка напоминала о последовательно проведенном ряде компромиссов, сжигающих все неприятное внутри. Снаружи появился некоторый блеск – и больше ничего. Кофе обладал радостным вкусом, кресло было пушистым и нежным, цилиндр, словно вальяжный гость, застенчиво притаился на вешалке, а впереди ждал еще не открытый Китай. Трагедии и основные вопросы приобрели непередаваемое чувство милой реальности и прочно встали на почетное место в красивом шкафу среди прочих предметов – когда-нибудь их можно будет взять оттуда, словно антикварную книгу, бережно смахнув пыль рукой в белой перчатке. И это все присутствовало будто всегда и в первый раз – даже простая весна с легкостью расщепляла атомы поисков смысла и создавала целостное и циничное восприятие окружающего: особь вступила на нечестный путь. Чашечки, побрякушки и прочий кайф вытеснили основу личности – как будто бы в самом деле можно было стать ближе к телу и придумать новые тайны.