Зимопись. Книга третья. Как я был пособием - стр. 38

Как же она права. Удаляясь, я буркнул под нос, выравнивая дыхание и выгоняя из памяти ненужное:

– В том-то и дело.

– Наш четвероногий защитник! – выкрикнул кто-то, решив поюморить. – Гроза крепостных! Да здравствует человолк Чапа – лучший командир среди человолков, и лучший человолк среди командиров!

Остальные вроде бы сохраняли серьезность:

– Хвала командиру! Алле хвала за такого командира!

Возвращение вышло триумфальным. Косясь и посмеиваясь, одевшиеся ученицы воздавали нам хвалу, а затем, словно сговорившись, скопом бросились на меня. Конечно, сговорились. Как ни отбивался, я оказался схваченным, пятнадцать всегда поборют одного. Меня принялись качать, мои три соратницы тоже подключились. Особенно усердствовала Варвара.

– Ра-аз… два-а… три-и… – скандировал забавлявшийся хор.

Я подлетал и падал в подставленное море рук.

– Четы-ыре… пя-ать… ше-эсть…

Меня переворачивали в воздухе, подкидывая то так, то эдак.

– Се…

Кто-то не удержал, кольцо рук прорвалось. Хорошо, обошлось сотрясением земли, а не мозга.

– Аааа-а!!! – Проказницы разбежались в разные стороны, едва я начал подниматься.

Варвара, Майя и Ярослава улепетывали вместе со всеми. Где-то за деревьями им отдали одежду. Моя стопка по-прежнему лежала у пригорка. Сквозь деревья за мной наблюдали десятки шаловливых глаз.

Одеваться пришлось на виду, повернувшись спиной. Жизнь в стае приучила не обращать внимания на подобные мелочи, это ведь мелочи, если не имеют последствий. А какие последствия у веселого подглядывания? Царевны хоть и вышли из детского возраста, но в стадию унылой взрослости не вошли, ребячливость и желание пошалить проглядывали в каждом поступке. Представляю, что творили бы в прежней школе мои одноклассницы, если бы тоже учились одни, без мальчиков. Вплоть до одиннадцатого класса. Затем в институте – без парней. Интуиция и полученное за последнее время знание людей подсказывали, что игривым любопытством, как у местных, дело бы не ограничилось. Ведь «жизнь нужно прожить так, чтобы не было больно за бесцельно прожитые годы».

Ну, любят у нас выдергивать из контекста. И не только у нас, это общемировое заболевание – перевирать масштабное чужое, чтоб подкрепить авторитетным мнением корыстное и куцее свое. А что было у Николая Островского? «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое». В цитировании окончание фразы, как правило, убирали, оно не вписывалось в новые реалии. Зато активно следовали продолжению: «И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать ее». Обидно, что призыв к достойной жизни подняли на стяг сиюминутных удовольствий.