Журнал «Юность» №09/2024 - стр. 14

Мутить начинает через три месяца. Кажется, только сейчас я начинаю осознавать, что у Сережи ржаные есенинские волосы. Интересно, у Ксюши будут такие же?

Мы смотрим на экран монитора и слушаем быстрый стук маленького сердца. Там уже не фасолинка, а малюсенький инопланетянин с вытянутыми головой и глазами, крошечные плечики его поднимаются и опускаются.

– Не надо, Ариш, – говорит мне Сергей после УЗИ. – Не ходи снова к бабке. Пусть будет как есть, не тревожь душу. Нельзя тебе сейчас нервничать.

Я чувствую, как между бровями ползет морщина. Он точно догадывается, что я – истеричка.

А мне надо знать, что вот теперь сжалились, что вот теперь Ксюшу вернут мне. Ей холодно там одной без меня – непринятой, выброшенной. Она, маленькая, обнять хочет, прижаться ко мне – к маме.

Когда мы приходим в садик, Сережа неожиданно присаживается в подбежавшей Котьке, которая замирает на мгновение, а потом вдруг раскидывает неуклюже ручонки и обнимает его напряженную шею.

– Смешная малая, – поднимает на меня глаза Сергей.

«Смешная…» – наверное, это хорошо.

Цвёлые глаза смотрят долго в проеме, не расширяя щель.

– Уверена, что тебе нужно снова? – спрашивают глаза.

В коридоре скидываю сандалии и прохожу босыми ногами в зал. Ступни касаются холодного пола. Я опускаюсь в низкое советское кресло и поднимаюсь на носочки, ноги на уровне коленей жмутся друг к другу. Я сама как те кузнечики с «танцев». Из раскрытого окна тянет прохладой после дождя. Я долго и бессмысленно изучаю синие цветочные горшки.

– Все ходите, все прощения просите, пытаете. Не для них ходите – для себя. – Женщина закрывает ставни и оглушает.

Я прячусь в цветочных горшках, блуждаю глазами между ними.

– Снова Ксения? – уточняют.

Я прочищаю горло.

– Да. – В груди у меня пусто и тихо.

– Кто нужен: бабушка или нерожденная? – Тон женщины бесцветный, как радужки глаз.

– Ребенок.

Из земли в горшках торчат острые зеленые стержни. Шум в ушах не дает расслышать шепот. Имя в шепоте шумит в ушах, словно море в ракушках. Детское в этих ракушках, родное, далекое, потерянное.

– Говорите с ней.

Я хватаюсь за живот, разлепляю пересохшие губы.

– Прости, Ксюшенька, – произношу безголосо, не отрываясь от зеленых ростков в горшках. – Тебя отпустили ко мне теперь?

– Она говорит, не переживайте: ей хорошо, она с Павлом.

Я перевожу глаза на женщину в кресле, очнувшись.

– Да, с сыном, – спокойно подтверждает женщина.

В груди клокочет, но я пока сдерживаю радость.

– Значит, это бабушка! А Ксюши нет там, в небе.

Значит, Ксюша вернулась ко мне, – расплываюсь я, ступни опускаются, остужаются холодным полом.