Журнал «Юность» №08/2022 - стр. 5
– У меня есть эта книга. Изданная еще тогда. «Мы здесь живем». С грузовиками, которые несутся по дороге.
– Маленькая, желтенькая?
– Да.
– Это уже раритет. Она стоила 15 копеек, и она меня выручала, когда я начал ездить на автомобиле. На первом «Запорожце» я сначала ездил без прав, а когда милиционеры останавливали, я говорил, что права забыл, но открывал книгу и показывал: тут, видишь, написано: «Ехал я на своем самосвале…» Они в это верили, я им дарил эту книжку за 15 копеек и ехал дальше.
– Значит, ваш старт в литературе сразу с двух позиций?
– Да, с двух позиций. Если бы я песен не писал, меня все равно в конце концов приняли бы в Союз писателей. Но одно другому помогло.
– Быстро приняли?
– В 62-м году. Это было такой специальный прием, потому что была оттепель и было такое указание ЦК КПСС – омоложение литературы, в искусство должны прийти новые молодые люди. И поэтому нас принимали скопом. Меня приняли в одной группе с Беллой Ахмадулиной. Принимали Аксенова, Владимова… Гладилин самый молодой и самый первый.
– Вы написали более сорока песен. «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло», и так далее…
– Про космонавтов вообще первая моя песня, которую я написал. А потом просто работал и нужны были песенки пустяковые почти к каждой передаче, меня уже ценили на вес золота, потому что никто так быстро не мог сочинить… Допустим, идет рассказ про постового милиционера на улице, ему нужна какая-то песенка, и я пишу:
ОРУД – это отдел по регулированию уличного движения. Нужна была песня про собаку – пишу про собаку. Были еще более-менее известные песни, например «Футбольный мяч».
Но работа на радио продолжалась недолго. Когда я только начал ходить со стихами по редакциям, в «Литературной газете» тогдашний заведующий отделом поэзии Валентин Берестов сказал: «Это стихи прозаика». Мне это так запало, что я решил: как только напечатаю первую прозу, брошу писать стихи. Едва повесть вышла в «Новом мире», я уволился с радио, хотя композитор и многие обрывали мне телефон.
А сейчас снова пишу стихи. Редко, но пишу.
– В 1972-м в серии «Пламенные революционеры» у вас вышла биография народоволки Веры Фигнер, книга не только о ней, там и выпуклая фигура Желябова. Фигнер, причастная к убийству Александра II, дожила почти до девяноста, до 1942-го, когда и умерла своей смертью в Москве. А вы переосмысливаете эту тему? Или эта была какая-то дань романтизму юности?
– Это дань даже не романтизму, а осознанной необходимости. В молодости и в литературной молодости я вел себя не очень стандартно для советского литератора. Сначала меня охотно печатали (этот период был короткий), а потом неохотно. А в это время в издательстве «Политиздат» была создана серия «Пламенные революционеры», как я понимаю, специально для таких людей, немножко вольнодумных. Чтобы отвлечь их от описания современности. Там был замечательный редактор Владимир Новохатко. Думаю, что это была затея с каким-то тайным смыслом, он работал со сложными авторами. Печатались Трифонов, Окуджава, Аксенов, Гладилин. Всех нас постарались завлечь, а мне не хотелось, потому что я уже писал «Чонкина», но я понимал, что перспектив напечатать то, что я пишу, в ближайшее время не будет. Нам предложили список революционеров, начиная с декабристов, там были большевики всякие. Я выбрал Веру Фигнер, потому что подумал, что мне этот период действительно интересен. Он мне и сейчас интересен, и много иллюзий возникает, когда его изучаешь и думаешь о нем. Много общего я находил с тогдашним советским временем. Я уже был знаком с какими-то диссидентами… Меня интересовала революционная молодежь, история первых выступлений против царизма.