Журнал «Юность» №08/2020 - стр. 26
Его слова тихи и проникновенны. Она медленно отводит с лица прядь волос – таким знакомым движением… И устремляет на него прямой, открытый взгляд. И говорит:
– Сукин ты сын, Вадик. Будь ты мужик, ты бы год назад пришел ко мне и попросил прощения. Вместо этого ты целый год корчил из себя дурачка, а я-то, как последняя дура, бегала за тобой, подлавливала на лестницах и в курилках, подстраивала «случайные» встречи в буфете и в библиотеке, задевала ненароком сумкой в аудитории, знакомилась с твоими придурковатыми друзьями и знакомила с тобой своих подруг – и в ответ слышала одно гнусное, сопливое, щенячье хамство! И после этого ты набираешься наглости, чтобы молоть этот вздор о любви и прощении! Засунь свои цветы себе в задницу!
Вадик зажмурился и стукнул себя по лбу. Он почти физически пережил этот бред. Ольга права: он вел себя позорно. Засунь себе в задницу…
Но с другой стороны, тут тоже не все просто. Задумывалась ли она, какие мысли его одолевали весь этот год, какая буря клокотала в его душе? Есть вещи, которые сильнее нас, которые подхватывают, как водоворот, и уносят за собой, словно щепку, возможно, прямо к гибели, засасывают в темный, бездонный омут… души. Да, омут души. Он нашел точный образ.
Сунув букет под мышку, он направился к памятнику в центре сквера. Кивнул знакомым ребятам на скамеечке, они развлекали девчонок-младшекурсниц и угощали их сигаретами.
Вадик устроился у памятника в тени, так, чтобы было удобно наблюдать за всеми входящими и выходящими с факультетского двора. Снял пиджак и распустил галстук. Букет на постамент. Тошнота вроде прошла, но голова болела дико.
Он глядел на великую тусовку, происходившую перед его глазами, – на всех этих студиозусов, фланирующих, околачивающихся, протирающих зады на скамейках и парапетах, жизнерадостных и мизантропствующих, расфуфыренных и зачуханных, распустивших хвост и поджавших его, красивых, самодовольных и убогих, комплексующих, онанирующих, анализирующих и манипулирующих, строящих грандиозные планы на будущее и растоптавших их минувшей ночью, развеявших по ветру и проклявших все навеки, – глядел на эту факультетскую ярмарку тщеславия и вспоминал себя.
Как он мечтал на первом курсе, что будет вот также валяться весной на зеленом газончике, вон как те двое слева от него – она травинкой щекочет ему нос, он ноль внимания, и вдруг хватает ее и валит на спину, она визжит, как зарезанная, хохочет… Вон подгребает их приятель, падает рядом, достает книжки…
Но прошли годы, и он понял, что не так это просто – поваляться на газончике, во-первых, чаще всего просто не с кем поваляться, это главное, а потом, чаще всего просто хочется, чтоб тебя зарыли в этот газончик на полтора метра вглубь и холмик сровняли, не оставив ни следа, ни памяти. И вместо студенческих буколик тебя ждут длинные списки очередников в Кащенку, палаты которой, говорят, ломятся от твоих собратьев-однокашников, раньше тебя осознавших сложность жизни, но так и не сумевших в ней разобраться, либо попадаешь в «Яму», глубочайшую яму, из которой тоже непросто выбраться, вернее, ты попадаешь в нее снова и снова, пока тебе не выдают там постоянную прописку и вид на жительство.