* * *
То не горе луковое – прямиком из детства.
И не Оле-Лукойе, прилегший рядом…
Только в мире вдруг не осталось места,
будто не за что зацепиться взглядом.
Есть у правды свойство – хватать за шкирку
и трясти так долго… Без посторонних.
Наши души, словно бы под копирку,
так же, как и линии на ладонях.
Могут разве быть подобные закавыки?
Никогда не думала, ну с чего бы…
Посмотри, как солнце рождает блики, —
никогда не верила в эти дроби,
ни в другие сказни про гомогенность,
ни в серийный номер в двух экземплярах.
Господи, спасибо за откровенность, —
быть к тебе чуть ближе, чем представлялось.
Быть к тебе так близко, что все не больно.
Ничего не больно теперь, мой светлый.
Засыпаю в глотку серебряные глагольные
на горе во храме вымоленные монетки.
Оцарапан дом мой штыком до мяса.
Позвонки звонят о любви подстрочно,
и течет река… Из каких запасов?
И поет река что радиоточка.
Быть к тебе так близко, как только можно.
Быть внутри тебя, как свидетель травмы.
Я привыкла – правду считают ложью.
Не привыкну – ложь называют правдой.
А потом и вовсе нас перепишут.
Так уже бывало, все повторится.
Но спасибо, Отче, за то, что ближе…
И за все дописанные страницы.
* * *
когда кончится биография и начнется жизнь
когда каждая фотография будет про счастье
мы с тобой не уедем туда где море целует мыс
мы с тобой не уедем чтобы не возвращаться
никогда не уедем отсюда здесь наша степь
натерпелась такого что боль воплотилась в слово
как над степью нашей снайперы заносили плеть
как по черным датам хвастала смерть уловом
но мы просто жили спокойно не мельтеша
а чего мельтешить-то собственно мой хороший
есть душа и она бессмертна есть ткань вирша́
и она превратилась в шрамы на нашей коже
у любви есть принцип незаменимость черт
вся любовь на свете хороший мой лишь про это
я люблю тебя так же нежно как и эту степь
я люблю тебя как и эту степь почти так же слепо
