Журнал «Юность» №03/2023 - стр. 22

Он летел и сжимал в руке зеленое спасение.

Когда я вышла из клиники, дом – черная коробка без окон, дом – бесправный бездетный ад, встретил меня невозмутимым запахом жареной мойвы, слив и спирта, как будто и не было тех лет, как будто я снова вернулась в дупло, нет, как будто я в дупле жила и никогда его не покидала.

С порога, не разуваясь, не раздеваясь, я прошла к семейству, и прямо так, в одежде, просидела несколько часов. Муравьи густо расплодились, дом им жал. Но пока они не знали сложностей, они двигались и развивались, а люди им возводили преграды, а люди очерчивали границы, чтобы выстроить привычный – для своего вида – мир.

Все люди, все «я» – заложники традиций, разума, любви.

Потому что наш выдуманный социум устроен так; женщины в плену насилия, мужчины в плену долга, и мы должны любить друг друга, чтобы сбалансировать ад. А что надо сделать, чтобы выйти из круга, из треугольника вечности, знает лишь муравьиный бог и я, теперь и я.

Мама говорила; зачем же мама говорила, что со мной, совершенной женщиной, будет целоваться весь мир. Не надо мне всего мира, мама, можно одного. Человека или мира одного? Да. Его, того, другого.

Или приемной дочери, не знающей своих кровных родителей, не имеющей родителей вообще или, если они – это хаос, считавшей родителями весь мир; неизвестно откуда появившейся, с неба или из земли, не будет никаких поблажек свыше, не будет дано хотя бы подсказки, как получить свободу, как жить эту жизнь? Ведь что-то же должно быть дано, а что – я позабыла. В плену жила, как родилась, как вышла замуж, как влюбилась.

На работу я не вернулась. Заглянула к одноглазому старику, и мы неловко попрощались: «спасибо за работу, я ухожу совсем», «куда?», «нет, с кем». Он улыбнулся. Потом и я. Он знал, что назревало.

После того плена Рома хмурился, отталкивал меня, но ничего не объяснял. Братья часто говорили о возвращении на родину. В мыслях Рома уже летел, плыл, шел домой. Но я больше ничего не знала о доме. Все поменялось, перепуталось, внезапно обрело прозрачность. Я смотрела на Л., молча спрашивала, он молча отвечал. Много это было или мало, кто ж знал; служить, как мы, как я и он, отдать четырнадцать лет, одну пятую человеческой жизни, да и то, если повезет; отдать лишь потому, что долг и преданность, бхакти.

Я стала бездомной. Куда возвращаться, да и зачем, зачем? Где же теперь, через столько лет, дом? Не там, на родине; не тут, в жилище на троих.