Журнал «Юность» №03/2020 - стр. 10
Как-то раз дед не стал дожидаться, когда нас заберут родители, и под суетливое ворчание бабушки упаковал нас в свою «Волгу» (тогда у него была «Волга»), чтобы отвезти домой. Мы любили его огромную белую «Волгу» с кожаным диваном сзади. Сюрприз не удался. По дороге нас остановил милиционер и после короткого разговора с дедом сел за руль, приказав деду сесть на пассажирское. «Дядя, а почему вы везете нас домой?» – поинтересовался я, глядя на огорченного деда. «Потому что ваш дедушка неправильно себя повел, – ответил он мне и презрительно добавил деду: – Стыдно должно быть». Я не понимал, почему дед терпит подобный тон. Стыдно должно было быть милиционеру.
Деда лишили прав на три года, но, что хуже, на несколько месяцев нам запретили навещать бабушку с дедушкой. Чертов милиционер!
«Газелисты совсем оборзели!» – выругался дед, засовывая бычок в пепельницу, которая стояла на неиспользуемом (когда-то сорванном) ручнике. Впрочем, сигналить он «газели», подрезавшей нас, не стал. «Кто вообще идет работать водителем “газели”?» – поддержал я любимую тему деда. «Кто… козлы!» – среагировал дед. Я засмеялся.
Я часто смеялся в присутствии деда. С ним я чувствовал себя хорошо и спокойно. Я знал, что если прямо сейчас мы вылетим в кювет, дед не будет паниковать, а просто скажет что-то типа: «Давно надо было отвезти это корыто на помойку», а когда мы выберемся из машины, добавит: «Бабке не говори, что в Москву опоздал».
Сколько себя помню, бабушка всегда была недовольна дедом. Раньше много пил, даже гулял, говорят; теперь много курит и сидит в своей «проклятой машине». Бабушка могла без остановки пулеметной очередью высказывать деду свои претензии: молоко он не такой жирности купил, воды привез на баклажку меньше, кухня вся прокурена, вонючие кошки в гараже, документы на машину просрочены, а он дал ее мне… Дед курил и слушал все это как радио, что звучит у него в «жигулях», даже не оглядываясь в ее сторону. Когда вторая подряд сигарета кончалась, дед с улыбкой говорил: «Я хоосий, ба!» и уходил к телевизору – реклама кончилась.
– Седой, ты, наверное, меня на повороте высади, чтоб не кружиться там, – вспомнил я о толкающихся автобусах на нашем маленьком вокзале.
– А я никуда не тороплюсь. Покружимся.
– Ну как знаешь.
– Ага.
Друзья и сослуживцы у него умерли. Из дальних родственников он ни с кем не общался. Иногда в городе попадались мужики, с которыми он строил котельные, но он всегда как-то без интереса с ними здоровался. «Ладно, пойдем мы. Внуку мороженое надо купить», – прощался он, крепко пожимая руку. Рука у него была крепкой до самой смерти – сухая и длинная, – я любил ее жать и пытался соответствовать.