Журнал «Юность» №02/2024 - стр. 23
У Смольного, до которого Евдокия добралась нескоро, тарахтели моторами два грузовика. В их кузова забирались женщины. Затаскивали с собой санки и коляски, увязанные в рулоны мешки. Однорукий мужичок в шинели суетно бегал вокруг и громко, с матерком, распоряжался. Евдокия подошла к нему.
– А! – сказал он и циркнул слюной меж зубов. – Опаздываете, товарищ Дашина. Быстро в кузов! Евдокия спросила про пропуск, но инвалид только махнул оставшейся левой рукой. А подсаживая, даже умудрился этой же рукой огладить ее по заду.
«Экий живчик…» – смутилась она и встала вместе с другими женщинами к переднему борту, вцепилась в него пальцами.
Машина тронулась, выехала с площади и затряслась по рытвинам и обломкам кирпича. За ней следом поехала вторая. Устоять в кузове было трудно, пальцы скоро заледенели, встречный ветер и снег больно били в лицо. Евдокия бросила на дно мешки, села на них, все так же держась за борт. Другие женщины, глядя на нее, сделали то же самое.
По городу ехали медленно, то и дело дорогу преграждали руины, завалы снега, иногда глубокие воронки от взрывов или замершие на рельсах обесточенные трамваи. Длинные, мрачные, они невольно напоминали Евдокии огромных уснувших бегемотов. Их металлические туши были занесены снегом, и думалось, что трамваи замерли навсегда. В этой тьме, в воющей стуже, в мертвенной усталости блокадного Ленинграда казалось невозможным вновь услышать когда-нибудь веселый трамвайный звонок.
Евдокия видела, как над высоким бортом грузовика проплывают здания, в окнах которых не было и отблеска света. Она смотрела на опрокинутые их стены, на развороченные внутренности… На какой-то из улиц дом горел. Видимо, его еще не потушили после ночного налета. И в отсвете пламени можно было рассмотреть в разоренной квартире на высоте пятого этажа покореженную металлическую кровать, нависшую ножками над пропастью разверстого пола, а над ней, на стене, – картину.
Грузовик остановился. Евдокия вытянула шею, выглянула из-за борта. Из кабины, хлопнув дверцей, выпрыгнул однорукий и заговорил с военным патрулем, снова щедро снабжая свою речь матерком. Солдаты рассматривали бумаги, которые он им подал. Потом один из них подошел к грузовику, встал на колесо и заглянул в кузов сначала той машины, где ехала Евдокия, а потом другой. Через минуту грузовики тронулись с места.
Время, по ощущениям, уже приближалось к девяти утра, но декабрьская ночь очень неохотно уступала место серому дню. Людей на улицах прибавилось. Кто-то с бидончиком в руке медленно, сберегая силы, шел за водой к невской полынье, кто-то брел среди сугробов и тащил за собой саночки. На них могли лежать обломки досок или мебели – блокадные дрова, мог ехать истощенный, больше похожий на подростка, взрослый человек, редко – ребенок, укутанный по самые глаза в шерстяные платки. Но обычно на таких саночках везли в никуда что-то длинное, тонкое, увязанное, как мумия, в простыню… Вот Евдокия увидела, как высокий, одетый в черное пальто старик, что, едва переставляя ноги, продвигался по улице, вдруг остановился, покачнулся и осел в снег. Грузовик ехал дальше, но она даже привстала, чтобы проследить, как к упавшему подошли люди, склонились над ним, а потом все разом побрели дальше.