Журнал «Юность» №01/2025 - стр. 12

– Только звук не включай, – говорила мать дочери и засыпала.

Дочка некоторое время играла, потом телефон падал из ее рук, и она засыпала рядом с матерью.

Он сидел на кухне под работающим телевизором, смотрел на свои сжатые в замок руки.

На плите стоял чайник, и из его носика бил в потолок матовый поток раскаленного пара. Кухня напоминала парилку, но он не замечал этого. Вдыхал, крутил шеей, подкоркой ощущая, что тяжело дышится, но не делая ни малейшей попытки понять почему.

Обычный чайник выкипает примерно за три часа.

Дочь просыпалась первой, проходила на кухню, выключала газ, прижималась к руке отца.

– Я выспалась, – говорила и снова шла играть в телефон рядом с матерью.

Потом просыпалась она.

– Какая духота, – говорила. – Наверное, к грозе.

Поправляла ослабевшей рукой волосы, моргала, залипая с закрытыми глазами. Не зевала. Она вообще не умела зевать.

Приходила на кухню, приподнимала чайник. В чайнике оставалось воды ровно на одну чашку. Заваривала себе кофе. Смотрела в окно. Сразу за окном была помойка, но дальше с высоты седьмого этажа открывался вид почти бесконечный на реку, многоэтажки и лес сразу за ними. Лес не кончался нигде и продолжался до самого горизонта. Она знала, что за горизонтом лес не кончается тоже.

Он начинал будничные расспросы: «Где была? С кем? Почему не отвечала на звонки?»

Она отвечала. Всегда одинаково. Он выучил все ответы и все равно спрашивал, не мог не спрашивать.

В конце допроса произносил фразу, в которой из года в год не менялось ни буквы, ни интонации:

– Почему же мне кажется, что ты врешь?..

Потом он обычно поднимался и уходил из кухни. А она, пожав плечами, допивала в тишине, телевизор она выключала, свой кофе.

Но однажды, когда он в очередной бесконечный раз произнес свою неменяющуюся фразу, она остановила его:

– Хочешь, я поклянусь, что отныне всегда буду говорить тебе правду?

– Чем поклянешься? – не оборачиваясь, но остановившись, спросил он.

– Жизнью дочери.

Дочь сидела у нее на коленях и ловила бегающих по экрану телефона мышей.

Он молчал и не поворачивался.

– Хочешь, я поклянусь жизнью дочери, что буду отныне говорить тебе только правду?

– …И ничего, кроме правды, – едко закончил он за нее.

Одежда его в одно мгновение словно вымокла холодным потом.

– Хочешь?.. Только правду… Всегда… Здоровьем и жизнью дочери…

Он стоял, и ему казалось, что она должна видеть, как вдоль его позвоночника, скрытого частично майкой-алкоголичкой, по шее, щекам, затылку бегают мурашки.

– Нет, – сказал он. – Не смей. Ты чудовище.

– Я всего лишь хочу поклясться, что отныне буду говорить тебе только правду.