Журнал «Юность» №01/2021 - стр. 20

Само собой, Бауэра быстро переманили – сначала московский филиал «Братьев Патэ», а затем сам Александр Алексеевич Ханжонков. Этот удивительный человек совмещал купеческую жажду наживы с тонким художественным чутьем – продюсер и сам был не лишен творческих порывов и часто выступал вторым режиссером в фильмах своей студии (к примеру, он поставил некоторые батальные сцены в «Обороне Севастополя» Василия Гончарова). Потому и приглянулся всемогущему Ханжонкову немолодой уже Евгений Францевич – мало того, что его картины пользовались оглушительным успехом, так еще и культурная ценность их была неоспорима.

Вообще, специализацией Бауэра была мелодрама – того самого типа, где невинно-наивную служанку обольщал и затем бросал ветреный барич. Да и названия под стать – «Сумерки женской души», «Немые свидетели», «Человеческие бездны». Но талант автора выходил за рамки всех приходящих на ум клише.

Нартины Бауэра – это, конечно, настоящий декаданс, и речь тут не о томном лежании с мундштуком. Как вам такой сюжет? Дворянин лишается горячо любимой жены и на память отрезает ее косу. Одержимый погибшей, вдовец случайно заходит в оперу и тут же влюбляется в молодую артистку как две капли воды похожую на его супругу. Артистка отвечает взаимностью, но героя начинает раздражает ее развязность – своим поведением любовница оскорбляет (!) память усопшей. Немного помучившись, вдовец убивает ее, задушив (!) той самой косой. Рядовая в послужном списке картина «Грезы». И это только цветочки – все фильмы мастера наполнены чудовищными убийствами, пугающими символами и полупомешанными персонажами.

Кстати, о символах – главным козырем Бауэра-кинорежиссера был Бауэр-художник. Евгений Францевич стал первым в России (если не во всем мире) автором, использовавшим кадр как полноценное художественное пространство. Проще говоря, теперь не только актеры, но и костюмы, реквизит, декорации, камера – все работало на воплощение режиссерского замысла. Одна из вершин такого подхода – открывающий кадр «Немых свидетелей», где на пяти разных планах показаны герои истории, их характеры и причины конфликта. Бауэр не стремился переиначить избитую структуру – все-таки он был человеком своего времени, – но он наполнял ее глубоким смыслом и облекал в блистательную форму. Никто, даже Яков Протазанов, другой великий гений русского кино, так и не смог добиться настолько же выверенной, живой композиции отдельных кадров и целых фильмов.

Разумеется, все свое эстетство Бауэр перенес и в кино: непривычно, даже неприлично крупный план Каралли в «После смерти», изящная женская ножка, перешагивающая тело мертвого любовника в «Дитяти большого города», высвеченная молнией маска Медузы в «Счастье вечной ночи» – Бауэр говорил со зрителем на языке не чувств, но эмоций. Он был очарован красотой жизни, движения – и иногда заходил слишком далеко. В своем опус магнум «Умирающий лебедь» режиссер буквально вырезал фон, на котором танцевала балерина, оставив лишь пластику человеческого тела – этот прием противоречил даже его собственным идеалам (о них позже). Было это божественным озарением или очередным фокусом безумца – мы никогда этого не узнаем.