Журнал «Рассказы». Светлые начала - стр. 17
За дверью кто-то запыхтел и задышал.
– Не положено, – виновато сказали за дверью. – Вам отдыхать надобно.
– Да мне бы чаю, – растягивая слова, почти пропел Исбытков.
– Это мы сделаем, – радостно отрапортовали за дверью, и Степан услышал звуки удаляющихся шагов.
Через десять минут дверь распахнулась.
С подносом в руках на пороге стоял уже знакомый Исбыткову сыскарь с обезьяньим лицом, улыбающийся так светло, что Исбыткову захотелось улыбнуться ему в ответ.
И он улыбнулся. Сыскарь при виде его улыбки засуетился, пытаясь поставить поднос с чаем то на прикроватную тумбу, то на письменный стол, стоящий у окна.
– Можно я все-таки выйду? – спросил Исбытков, наклонив голову к плечу.
– Конечно, Степан Федорович. Идите, коли хотите прогуляться. Только я с вами пойду, можно?
Исбытков вышел из комнаты, все еще не веря в происходящее. Сыскарь смотрел на него с таким же обожанием, как и осужденный парнишка на губернатора.
Он все-таки смог направить харизму на самого себя. Он сделал то, на что не был способен ни один Озаритель, но эта мысль его все равно не грела. То, что сейчас творилось, противоречило самой природе человеческой.
Исбытков спокойно спустился, а там еще пятеро при его виде расплылись в детских улыбках. Каждый из них норовил дотронуться до его рукава или края сюртука. И каждый из них был готов сделать все, что ему прикажет Исбытков.
– Спасибо, что проводили, – сказал Исбытков, стоя на пороге особняка. – Вы идите, я сам дальше.
Он шел по темной аллее, ведущей от особняка, а ему вслед смотрели шесть пар обожающих глаз.
Это был самый простой побег из всех, о которых знал или читал Исбытков.
Теперь, насмотревшись на повелителей силы, разочаровавшись в учителе, устроившем комфортабельную тюрьму для Озарителей, Степан Федорович в первый раз по-настоящему осознал совет древнего правителя. Хочешь изменить мир – начни с себя.
Ночь была прекрасной. Почти как тогда – на берегу озера рядом с Ольгой.
Только теперь по небу плыли грозовые тучи. В этом была ирония. Степан Федорович чувствовал по покалыванию в пальцах, что молнии – внутри. Одновременно с этим он ощущал – все-таки было здесь что-то похожее на опиумную манию – и предвосхищение напитывания. Болезненное, горькое, но от этого не менее сладостное. Исбытков понял – его плану суждено сбыться именно в эту ночь. Или не суждено сбыться никогда.
Ах, если бы знал Степан Федорович, что мир устроен чуть сложнее, чем «да» и «нет».
Исбытков вышел с аллеи и сразу же свернул в лес, поднимаясь на невысокую сопку, за которой расстилались пшеничные поля. Он шел неспешно, шел, предвкушая.