Журавли над полем - стр. 17

Ознакомившись внимательно с материалами, оставшимся от его предшественника Гусельникова Аркадия Аркадьевича, Василий понял его главную мысль, которая, по мнению Маркина, заключалась в том, что селекционная работа в Сибири, с ее своеобразным, суровым и крайне непостоянным климатом, всегда будет очень сложной. Поэтому нельзя надеяться на то, что здесь относительно быстро будут созданы такие сорта, которые устроят земледельца во всех отношениях. Предстояла работа скрупулезная, длительная по срокам, напряженная и вместе с тем опасная. Опасная невозможностью доказать очевидное всем тем шарлатанам от науки, которые внушают правительству мысль о нежелании селекционеров работать так, как то требует партия. Мысль Аркадия Аркадьевича Гусельникова заключалась еще и в том, что для районирования, для приспособления к неустойчивому климату и удовлетворения нужд колхозного производства необходимо иметь не менее трех типов сортов – раннего, среднего и относительно позднего сроков созревания. При этом каждый сорт должен совмещать в себе сразу несколько важнейших качеств, без которых немыслим большой хлеб в Сибири. Это вот, вероятно, и было вменено в вину думающему селекционеру Гусельникову, научная деятельность которого, в связи с его выводами была крайне уязвима для шарлатанов.

Чем ближе Маркин подходил к селекционной станции, тем труднее давался ему каждый шаг. Он останавливался, машинально нащупывал в кармане кисет, сворачивал самокрутку, присаживался на какую-нибудь колдобину, затягивался и задумывался, возвращаясь в мыслях в тот 1933 год, когда вся жизнь, во всей ее полноте и разнообразии, разворачивалась перед ним и казалась непаханым полем, над которым летел клин журавлей. Куда и откуда летел и где остановится, чтобы продолжиться в новом, зачатом весной потомстве, а осенью вернуться в теплые места – никто бы не мог сказать. Вернуться и пролететь все над тем же полем, только уже оголенным всевечной заботой человека о хлебе.

На Колыме и потом на поселении Маркину часто представлялось это его собственное поле, которое, как ему думалось, уже убрано и вот-вот уйдет под снег. И будут над ним шуметь холодные ветра, будут лютовать морозы, а небо над ним будет нависать словно перевернутая вверх дном чаша, в которой никогда уже больше не заиграют краски жизни. И солнце, словно яичный желток, никогда не покатится по голубому эмалированному кругу той небесной чаши. И проносились перед его мысленным взором картины того памятного 1933-го и последующих годов – вплоть до ареста, в которых вместились самые сокровенные мечты и самые сладкие душевные томления, какие только и может испытать человек в свои двадцать с небольшим лет.