Жук - стр. 50
И во всем этом была виновата Марджори – во всем! Во всех моих прошлых, настоящих и будущих неприятностях! Я был знаком с ней и тогда, когда мы оба носили детские костюмчики (я в то время довольно часто шалил и нарушал общепринятые правила поведения), и тогда, когда она стала одеваться как подросток, и тогда, когда она, повзрослев, перешла на длинные платья. И на протяжении всего этого времени я был уверен, что люблю ее. Тот факт, что я никогда ни словом не упоминал об этом, объясняется просто – я стеснялся своего чувства и предпочитал, фигурально выражаясь, скрываться, словно червь в грязи[4] – так, кажется, сказано в «Двенадцатой ночи».
В любом случае я был совершенно уверен, что, если бы у меня возникло хоть малейшее подозрение, что Марджори всерьез может рассматривать возможность брачного союза с таким человеком, как Лессингем, я бы давным-давно открыл ей свои чувства. Лессингем! Да ведь по возрасту он годился ей в отцы – и уж, во всяком случае, был намного старше меня. И потом, он ведь отпетый радикал! Да, конечно, в некоторых вопросах я тоже придерживаюсь убеждений, которые многие люди назвали бы радикальными. Но в любом случае я не был настолько радикально настроен, как Лессингем. Слава небесам, нет! Конечно, вне всякого сомнения, я восхищался отдельными чертами его характера – но лишь до того момента, когда узнал о нем все. Я даже готов признать, что он по-своему человек способный – еще раз подчеркну, по-своему! Совершенно в ином ключе, нежели я. Но даже подумать о нем и такой девушке, как Марджори Линдон, как о паре – это, на мой взгляд, было просто нелепо, абсурдно! Да ведь Лессингем – сухарь из сухарей! Он холоден, словно айсберг. Он всего лишь политик – и только. Он в роли любовника? Да это стоит рассматривать разве что как шутку, которой можно рассмешить до слез весь британский парламент. И по своему воспитанию, и по своей природе Лессингем был неспособен к этому – предполагать иное было бы попросту несусветной глупостью. Ни в его голове, ни в его душе не было ничего, кроме политики.
Что же моя Марджори (кто бы что ни говорил, я продолжаю и буду продолжать считать ее моей) могла найти в таком сухом и нудном типе, как Лессингем, которого, по моим понятиям, невозможно ни на мгновение представить в роли ее мужа?
Предаваясь таким грустным размышлениям, для которых порывистый ветер и дождь были идеально подходящим фоном, я продолжал идти по тротуару. На углу я перешел на другую сторону улицы, обходя больницу и направляясь к площади, и вскоре оказался у дома Святого Пола Лессингема. Тут я, не придумав ничего умнее, вышел на середину мостовой и принялся сыпать проклятиями в адрес его самого и его жилища. Думаю, что если бы кто-то решил, что подобные действия характерны для меня, ему нетрудно было бы прийти к следующему выводу: ничего удивительного, что Марджори пренебрегла мной.