Жребий викинга - стр. 50

Повернувшись спиной к Гаральду и к королеве, обреченный решительно ступил к камню, на котором лежало ритуальное ярмо. Взойдя на Ладью Одина, Бьярн отстегнул меч, положил его рядом с этим странным орудием ритуального палача, затем так же привычно, а потому быстро, отстегнул кинжал и тоже положил на меч.

Завершив эти нехитрые приготовления, «гонец к Одину» раскинул руки, поднял глаза к небу и улыбнулся кому-то, видимому в эти мгновения только ему одному: «Жди меня, я иду!» А затем ожидающе и даже подбадривающе взглянул на ритуального палача Рагнара Лютого, как бы говоря ему: «Ну, чего замялся?! Делай свое кровавое, но святое дело!»

Казалось, теперь уже ничто не способно остановить жертвоприношение. Даже растерянная королева сумела взять себя в руки и, опустив взгляд, отойти на плоский утес, нависающий над заливом, как полуразрушившийся под ударами стихии нос ладьи. Хотя она и была королевой викингов, однако понимала, что подобные кровавые оргии не для ее нервов.

Прокопий провел варяга до выхода из монастырского строения, вернулся в свою келью и увидел, что посреди нее, скрестив на груди руки, стоит в раздумье инок Иларион[31]. Кованая железная дверь, из-за которой он появился, так и осталась открытой.

– Так ты все слышал, Иларион?

– Все, – задумчиво подтвердил тот.

– Теперь ты понимаешь, что я не зря упросил Дамиана заманить сюда варяга вместе с княжной.

– Лучше было бы, если бы княжна при этом не присутствовала. Но спрос ты ему учинил такой, что если бы рядом со мной оказался князь Ярослав, то приказал бы тебе впредь находиться при нем. И все спросы, для дел государственных нужные, учинял бы отныне ты, а не кто-то из непонятливых бояр да воевод.

– Но ты не сказал главного, брат Иларион, – что норманн всего лишь подтвердил все то, о чем ты уже давно догадывался. Разве совсем недавно ты не говорил мне обо всем том, что мы только что услышали от Эймунда?

– Говорил, да не обо всем, – слегка повел головой старший монастырский книжник. – К тому же слова мои были всего лишь догадкой; теперь же мы слышали самого предводителя норманнов, а это ценится значительно выше. Ибо все это не только в мыслях выбродило, но и было сказано, причем сказано самим чужеземцем.

Произнося все это, Иларион – рослый, плечистый, больше похожий на воина из княжеской охраны, нежели на монаха, – вцепился руками в кожаный пояс, которым был подпоясан и которому явно не хватало меча, и какое-то время молча всматривался в стену кельи, словно пытался мысленно раздвинуть ее и поскорее вырваться на волю. То, что только что было услышано в этой комнате, требовало не столько слов, сколько раздумий наедине с собой. Однако он был слишком признателен Прокопию, сумевшему раскрыть суть многих событий и явлений, наблюдаемых теперь при киевском дворе, чтобы просто так взять и уйти.