Жозефина. Письма Наполеона к Жозефине - стр. 6
Преувеличивал ли он, утверждая, что Жозефина будет всё отрицать, и называя ее лживой от природы? Без сомнения, нет. И будущее подтвердит это. Но океан слез растечется не перед Александром, а позднее, перед Наполеоном. Сцена, которой так стремится избежать Богарне, будет разыграна Жозефиной по возвращении Бонапарта из Египта…
А пока де Богарне называет факты и имена. Он нисколько не скрывает, что сведения получил от самих любовников и посредников порочных связей – негров. (Возможно, тех самых, которых Баррас записывает на счет креолке.)
Фредерик Массон упрекает Александра в недобросовестности при сборе улик. Но где же он должен был добывать их? Не в семействе же Жозефины? Разумеется, там приняли бы сторону дочери.
Как бы там ни было, не позволяет ли всё это несколько менее, чем принято, сомневаться в правдивости сведений Монгальяра и Терсье? Если они и лгали, то не они были первыми на этой стезе.
Только одно замечание. Массон сопоставил числа и установил, что Гортензия все же была дочерью Александра. Этот факт, конечно, бросает подозрение на другие жалобы из этого письма. Но ни в коем случае не отменяет их.
Александр высадился на родной берег в первых числах октября. А 20 октября он писал Жозефине из Шательро:
«Из писем моего отца я с удивлением узнал, вернувшись во Францию, что вы, несмотря на выраженную мной в письме с Мартиники волю, еще не в монастыре. Полагаю, что вы пожелали дождаться моего прибытия, чтобы покориться этой необходимости, и что опоздание это не должно быть принято за отказ.
Когда я писал вам в июле, я уже всё обдумал и мое решение было принято окончательно. Вы сознаете, что ни тифозная горячка, постигшая меня от чрезмерного горя, ни постоянные рецидивы болезни, в течение четырех месяцев державшие меня между жизнью и смертью, ни полное расстройство здоровья, боюсь, непоправимое, не могут заставить меня передумать. Я непоколебим в решении и предлагаю вам самой сказать моему отцу и вашей тетушке, что их старания будут бесполезны и смогут только усилить мои страдания, нравственные и физические, играя на моей чувствительности и ставя меня в необходимость идти наперекор их желаниям.
Что касается нас, то, скажем без желчи, без раздражения, можем ли мы вести совместную жизнь после того, что я узнал? Вы были бы столь же несчастны, как и я, от постоянной мысли о ваших проступках, известных, как вы знаете, и мне. И если бы даже вы были неспособны к угрызениям совести, мысль, что ваш муж получил право презирать вас, не действовала бы разве унижающе на ваше самолюбие?