Жон-Дуанский список Ушкиной - стр. 7
– Признаю свою вину! Вы будете смеяться, но я просто зачитался рассказом. А, когда звонок прозвенел, сунул учебник за унитаз, чтобы не смеялись одноклассники. Простите меня, – обезоруживающе улыбнулся Витька и ясными очами посмотрел в глаза суровой женщины.
Ещё не всё человеческое покинуло душу заслуженного педагога, и она начала мягко журить незадачливого читателя. Речонка обвинений постепенно обмелела, завершившись наставительным бульканьем.
А вот Марья Ивановна так просто сдаваться не собиралась. Всем было интересно, как отреагирует учитель предмета, учебник по которому был найден в таком скоромном месте. Узнав, что подозреваемый быстро сознался в проступке, она позвала его к себе в кабинет:
– Виктор, ты явно намекаешь, что взял на себя чужую вину? – как можно мягче, кошачьими округлыми лапами прошлась Марья Ивановна по всему Виктору.
– А вот я не верю тебе! – остренько клюнула она его. И пошла щипать, топтать и шипеть о великих мыслителях – гениях литературы, о их бессмертном наследии и духовном богатстве, о значимости русской литературы, запросто отправленной какой-то "вшой, блохой паскудной" – за унитаз! В завершении патетической речи Марья Ивановна гордо вынесла вердикт-приговор: "Я отлучаю тебя, Виктор, от участия в школьном конкурсе «Родники мудрости». Ты не будешь читать наизусть стихотворение ни Пастернака, никого другого».
А вот это было уже и больно, и обидно. Стихи читать хотелось, выступать он любил. Но со взрослыми, полными смысла стихами, а не с произведениями Самуила Яковлевича Маршака. Конечно, и Маршака Витька уважал, но его глубокий смысл был хорош лет в семь-восемь, а не в двенадцать. Потому это отлучение ударило по самому больному месту. Парень приуныл.
Виктор только делал вид, что слушает гневные речи Марьи Ивановны, вежливо кивая в ответ. Он вдруг понял, что сам до конца не уверен, что не совершал этого проступка. Возможно, он, действительно, в забывчивости совершил то, в чём его обвинили.
Слух о признании вины и «составе преступления» быстро распространился по школе. Одноклассники подтрунивали над Витькой, придумывая разные прозвища. А несколько старшеклассников солидно подошли, пожали руку. Похлопали по плечу, басовито сказав: «Красава! Мужик!»
От их уважения парню было неловко, он-то знал, что не совершал этого подвига. Или совершал?
Постепенно «Гул затих… Я вышел на подмостки…» Это уже было?
На подмостки Виктор, конечно, вышел и стихи прочёл. Ведь Марья Ивановна уже через пару дней взяла свои слова обратно. Она, отчитав любимца, долго переживала, вздыхала, пила настойку пустырника… Ей отчётливо помнилось, как коварный кот, оставив непроверенную Витькину тетрадь в центре стола, мерзко посмеиваясь, намекал на какую-то пакость. И она, взяв откуда-то учебник шестиклассника, опасливо оглядываясь, спрятала его рано утром за унитаз, а хитрый кот изобразил фуэте на крышке. Впрочем, может, это приснилось уставшей женщине, принимающей успокоительные таблетки после ежедневных восьми уроков, дополнительных занятий и двух-трёх пачек тетрадей (или стопок…тетрадей)?