Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров - стр. 20
Арест отца
Я родился 13 июля 1937 года в Москве, в родильном доме имени Грауэрмана на Арбате, спустя три месяца после ареста моего отца, Михаила Плисецкого.
Отца, занимавшего руководящую должность в управлении “Арктикугля”, за некоторое время до ареста исключили из рядов ВКП(б). Мама рассказывала, что в день исключения из партии он пришел домой с совершенно белым лицом, молча лег на диван, вытянулся, смотрел в потолок. Встревоженная мать спросила:
– Что случилось? Конец света?
– Да, – только и смог произнести отец. Он видел, что кругом происходят массовые аресты, и ясно осознавал, что́ влечет за собой исключение из партии. И действительно, за ним пришли с ордером 30 апреля в 4 утра.
Убежденный в собственной невиновности, он отнесся к своему аресту даже с некоторым облегчением.
– Вот разберутся на месте – и отпустят, – сказал он. – Собирай в маленький чемоданчик вещи!
– Но что положить – белье и верхнюю рубашку? А галстук надо? – спрашивала мама, держа галстук в руках и дрожа не то от холода, не то от ужаса всем телом.
Беременная, на седьмом месяце, она утешала совершенно спокойного на вид отца:
– Ты скоро вернешься. Это недоразумение. Я не сомневаюсь.
Он поцеловал ее, и – как вспоминала много лет спустя мама – впервые в жизни она увидела слезы в его глазах.
Утром Майе было сказано, что папу срочно вызвали на Шпицберген, где он с 1932 года руководил угольными рудниками и служил генеральным консулом. Майя еще долго не подозревала об аресте отца. С печалью и сожалением она рассказывала Мите:
– Представляешь, у Аты Ивановой (девочка из класса) арестовали папу!
Все эти детали я беру из воспоминаний своего дяди Нодика, самого младшего из детей Мессереров. Он, рано оставшись без матери, жил у нас в семье и был свидетелем ареста. Нодик – единственный человек, получивший доступ к протоколам допросов отца в 1993 году. Сидя в приемной ФСБ, на Кузнецком Мосту, 24, он пять часов переписывал от руки содержимое выданного ему дела № 13060. Переснять бумаги не позволили.
Глупо спрашивать: “За что арестовали отца?” Никакого “за что” в годы сталинского террора не существовало. Найти повод для ареста не составляло труда. Отцу инкриминировали шпионаж, диверсии, контрреволюционную деятельность, участие в троцкистской организации и подготовку террористических актов против руководителей партии и правительства. Стандартный набор преступлений, в которых он “признался” под страшными пытками.
Впрочем, “признался” отец не во всем. В судебном приговоре значилось: “Подсудимый признался во всех инкриминируемых ему преступлениях, за исключением одного, но в нем был изобличен свидетельскими показаниями других обвиняемых”. Это была обычная практика – разрешать подсудимому не признавать одно из обвинений, дабы придать следствию хоть какую-то видимость беспристрастности.