Жизнь прекрасна, братец мой - стр. 7
– Может, и так… Мир же не перевернется, если ты дашь мне одну рыбешку, одну маленькую рыбешку?
– Не могу.
– Рыбы что, пересчитаны? Одной больше, одной меньше, кто заметит?
– Я.
– Ей-богу, есть хочется.
– Может, тебе дать денег?
– Дай.
Я дал ему денег. Он засунул их куда-то к себе в лохмотья.
– А еще дай рыбки.
– Я же тебе денег дал.
– Теперь все лавки закрыты. Думаешь, что деньгами всегда можно подсобить? Есть хочется. Дай рыбку.
– Нельзя.
– Почему нельзя, дяденька?
– Если я каждому дам по рыбке, то в грузовике рыбы не останется.
– Я что, все?
– А разве нет?
– Нет. Я – Федя Шесть Пальцев.
– Почему Шесть Пальцев?
Он протянул правую руку. Рядом с крошечными, как у воробья, пальцами болтался кусочек кожи, вроде шестого пальца.
– Угостишь сигареткой, дяденька?
Я дал ему сигарету.
– Дать прикурить?
– На голодный желудок курить нельзя. Дай рыбки. Я дал Феде Шесть Пальцев с Поволжья одну рыбу.
– Дай еще одну, дяденька.
– Ну знаешь! Ты совсем обнаглел.
– Не сердись. Эту забери, дай одну побольше.
Я забрал. Дал рыбу побольше. Он ее куда-то спрятал.
– Почему ты не ешь? Ты же голоден был?
– Съедим ее с Санькой.
– А это кто?
– Баруха моя.
– Сколько ей лет?
– Моложе меня. Дай и ей одну рыбку…
– Давай, давай, убирайся…
– Не серчай, ухожу…
Скрестив руки на груди, он, ссутулившись, отошел недалеко, затем остановился и обернулся.
– Я никому не скажу, что ты здесь рыбу раздаешь, – сказал он. – Если все караульные будут такие, как ты, то пропала советская власть… Счастливо, дяденька…
Он вышел со двора. И исчез в снежной мгле Страстного бульвара.
Когда я вернулся в общежитие, все уже спали, только стоявшая рядом кровать Си-я-у была пуста. Когда я разматывал портянки – ткань, которой обматывают ноги вместо носков, – вошел Си-я-у – единственный студент в университете, у кого есть костюм. Еще он носит лакированные туфли и даже галстук-бабочку. Еще у него есть фетровая шляпа, но теперь он ее не надевает. Однажды он вышел в ней на улицу, а мальчишки на Цветном бульваре бежали за ним следом и кричали: «Буржуй! Буржуй!» Он прекрасно говорит по-французски. Возможно, он приехал в Москву из Парижа, точно я не знаю. Те, кто находится здесь не по официальному приглашению, вроде меня, определенные вопросы друг другу не задают.
– Си-я-у, послушай. Кто такая Аннушка?
– Машинистка ректора.
– Это я уже знаю. Кто ее родители?
– Отец, кажется, был инженером. Колчак его расстрелял. Мать умерла от тифа. Bonne nuit.
Гул водокачки пробивался сквозь ночь. Ахмед, шаркая босыми ногами, вернулся в кровать. Лег на спину. До свидания, Аннушка!
Когда я проснулся, в сумрак комнаты сквозь дверные щели врывались лучи дневного света. Измаил, уходя, закрыл дверь, а я открыл. Налил себе чаю в очень тонкий стакан – он, наверное, остался от Зин.