Жизнь прекрасна, братец мой - стр. 12

Тем вечером Измаил не сразу заметил, что Ахмед – без усов. Ахмед пытался отрегулировать огонь, подровняв фитиль керосиновой лампы маленькими ножницами, по его задумчивому лицу бродили тусклые отблески.

– Ты чего это усы сбрил, братец мой?

– Изменилось у меня лицо?

– Сначала я не заметил, но, если всмотреться, – да, изменилось. Тебе не идет без усов.

– У меня нос стал еще длиннее, правда?

В тот день Ахмед скрыл от Измаила, что с ним произошло. И то, что со мной приключилось, – позор, и то, что я скрыл это от Измаила, – тоже стыд, но я скрыл.

Прошло еще четыре дня.

Ахмед ел огромный помидор, макая его в соль, и читал измирскую газету. Измаил перестилал на полках шкафа старые газеты.

– Измаил!

– Что?

– Смотри, в газете пишут, что в округе бродят бешеные собаки.

– Бродят. Говорят, пару детей покусали. А позавчера вахтера у нас на заводе.

– Так, и что теперь будет, Измаил?

– Как – что будет? Укушенных отправляют в Стамбул. Только там есть больница, где лечат бешенство.

– А кто-то уже заболел?

– Конечно!

– Надо наказать владельцев бешеных собак…

– Какие такие владельцы могут быть у бешеных собак, а, братец?

– Вот черт побери… Давай завтра проведем собрание, Измаил.

И я рассказал ему, что случилось.

– Вот так, Измаил…

Измаил повторил: «Вот так», – а затем сказал:

– Это пес тех табачников. Мы с Зией много раз пили кофе под тем платаном. Я завтра схожу туда.

Пес, должно быть, там. Если пес бешеный, то он бы до тебя покусал кого-то из них. И табачники бы давно его прикончили.

– А почему он не мог первым укусить меня, а не кого-то до меня? Почему он не может с меня начать кусаться?

– Может. Но зачем думать о самом плохом из возможного, а, братец?

Собрание вновь провели в доме у Хюсню. Дом на каменном фундаменте, некрашеный, деревянный, наверху две крохотные комнаты. На окнах – решетчатые ставни. Как всегда, гости, сняв обувь в вымощенном камнем внутреннем дворике, при свете маленькой керосиновой лампы проходят в комнату слева от входа. Я всякий раз поражаюсь чистоте этих седиров,[15] покрытых батистовыми чехлами! Сосновые доски пола, побелевшие, как смола, оттого что их неустанно моют, трут и скоблят, еще не просохли. Пахнет мокрым полом, туалетным мылом – кажется, такое мыло с запахом лаванды производят в Эдирне. В соседней комнате плачет шестимесячная дочь Хюсню. Собрание открыл Хюсню. Я рассказал о случившемся. Слово взял Измаил:

– Я ходил к табачникам, они говорят, пса задавил автобус.

Хюсню, как всегда, небрежно выбритый, но, как всегда, в чистой фланелевой рубахе, спросил:

– Когда задавил?