Жизнь ни во что - стр. 3
– Вставай, Николай, Колька… Да вставай же, черт окаянный, слышь, стреляют!
Тот повернул голову и спросил сонным, бессмысленным голосом:
– Куда?
– Да встань же ты, идол. Почем я знаю куда. Господи, да что же это такое делается!
Но выстрелы затакали так тревожно и так близко, что Николай Смирнов вскочил и, поспешно натягивая штаны, проговорил быстро:
– Ворота-то у нас заперты? Сбегай-ка посмотри. Да не зажигай огня, дура, о стражниках что ли соскучилась. Постой, дай-ка ключ от шкафа, там у меня бумаги кой-какие, так выбросить в сугроб пока надо, а то неравно как жандармы.
В темноте ключ никак не попадал в скважину, тем более что рука слегка дрожала. Наконец дверца распахнулась, он только что протянул руку за бумагами, как жена его вскрикнула, а сам он вздрогнул, побледнел и застыл на месте: в окошко кто-то стучал.
– Кто там? – шепотом спросила его жена.
– Не знаю, – ответил Николай, – должно быть, полиция… Нет, это не полиция, – добавил он, вскакивая, – это кто-нибудь из наших.
Стук повторился. Быстрый, но не громкий. В нем была нервная торопливость, но не было властной грубости жандармского кулака.
– Кто здесь? – через окошко спросил Смирнов, вглядываясь в темный силуэт человека. И, не дождавшись ответа, удивленно вскрикнул, бросился в сени и торопливо открыл дверь.
– Чего, черт, долго как канителился, – чуть-чуть прерывающимся от усталости, но спокойным голосом спросил пришедший.
– Лбов! – удивленно крикнул Смирнов. – Александр, язви тебя в душу. Откуда ты взялся?
– После, – махнул рукой, тот, – после.
И сам оглянулся, вышел в сени, задвигал чем-то, потом опять вернулся назад.
– Кадушку с капустой к двери придвинь. Запор у тебя плохой, враз сорвать можно. – Потом помолчал и добавил: – Ты сделай себе хороший запор, а то знаешь, если погибать, так чтобы было за что, а так из-за ржавого крючка пропадать не стоит.
Зажгли коптилку и ее свет озарил угрюмо насупившего лицо Лбова, и ее красные лучи смешались с кровью, расплывшейся по изрезанной стеклом руке, рубиновыми искорками падающей на пол… Но Лбов как бы ничего не чувствовал, он сел у окна и, уставившись в темный угол, долго сидел молча, и только глаза его, при малейшем шорохе быстро поворачиваясь в сторону, тяжелым долгим взглядом пронизывали темноту.
– Кончено, – сказал он наконец вполголоса и как будто бы чуть-чуть усмехнулся.
– Что кончено? – спросил его Смирнов.
– Все, брат, кончено. И восстание окончено, и моя голова тоже теперь конченая, потому что ворочаться назад поздно, да и охоты никакой нет ворочаться назад. Каждый день гудок, да каждый день станок – и так без начала и без конца.