Жизнь, которую стоит прожить - стр. 14
На лекциях я рассказываю психологам, как ощущают себя люди с суицидальными наклонностями:
«Человек словно заперт в маленькой комнате-колодце с высокими белыми стенами. Нет света – ни ламп, ни окон. Жарко, влажно, раскаленный пол – как земля ада. Дикая, кипящая головная боль. Человек ищет дверь в достойную жизнь, но не может найти ее. Долбить стены бессмысленно. Кричать и стучать бесполезно. Человек бьется головой, чтобы отключиться и ничего не чувствовать, но это не помогает. Молитвы не спасают. Находиться в комнате настолько мучительно, что кажется невозможным пробыть там еще хотя бы секунду. Любой выход кажется подходящим. Единственная дверь, которую человек наконец находит, – это дверь с табличкой “суицид”. И желание открыть ее становится непреодолимым».
«Дорогой доктор О’Брайен!
Мне так одиноко. Пожалуйста, помогите мне. Я понимаю, что вы стараетесь, но я чувствую себя так, будто сижу в лодке, изо всех сил гребу веслами, но лодка намертво прикована якорем. Что мне делать? Я застряла в паутине! Я ненавижу это место, но еще больше ненавижу себя. Я хочу умереть.
Искренне ваша, Марша».
Живописная дорога
Я не могу описать бо́льшую часть своего двухлетнего пребывания в клинике из-за почти полной потери памяти и сгоревших дневников. Я могу рассказать лишь несколько эпизодов благодаря воспоминаниям моей подруги Себерн.
Мне очень хотелось вырваться из «Томпсон II» – тюрьмы, из которой не видно неба и не слышно пения птиц. Моя жизнь состояла из череды увечий. Я звала смерть, потому что не видела иной возможности выбраться из глухой белой комнаты. Я бежала к таксофону и в отчаянии звонила домой. «Мама, пожалуйста, забери меня домой, – умоляла я. – Пожалуйста!» Она всегда отвечала одинаково: «Если ты вернешься, отец отправит тебя обратно».
Я перестала существовать для своего отца в апреле 1961 года, когда попала в психиатрическую клинику. Папа был консервативным католиком из Райзинг-Сана, штат Огайо. Он чуть не умер от голода, копая канавы во время Великой депрессии, а потом вытащил себя из бедности и достиг впечатляющих высот. Он не понимал, что со мной происходит. Он был уверен, что я могу взять себя в руки, если действительно захочу, а значит, жалеть меня глупо. Он терпеть не мог моих проблем и просил мать не идти у меня на поводу. Я не очень понимаю, как он мог говорить такое моей маме. Неудивительно, что она постоянно звонила бабушке, но и та убедила ее, что у меня генетическое нарушение и мама не может помочь.
Когда становилось совсем невыносимо, я пыталась сбежать из больницы. Иногда нам разрешали выходить в маленький закрытый двор возле отделения, и я перелезала через забор – по крайней мере я так помню. Когда позже я приехала в институт, то поняла, что вряд ли могла преодолеть трехметровые стены. Но я точно пыталась. Разумеется, меня ловили и сажали под замок.