Жизнь и еда - стр. 11

Я видела, как выносили ее тело под ужасные рыдания матери и сестры. В тот раз я впервые осознанно столкнулась со смертью…

Вскоре после перевода в общую палату из меня, наконец, вынули трубку для кормления, и я смогла есть обычную еду. Примерно на шестой месяц после трагедии я начала ходить и чуть-чуть разговаривать. Я часто видела грустные мамины глаза и даже пыталась шутить, чтобы хотя бы на мгновение вызвать улыбку на ее лице.

Казалось, хирурги не знали, что делать: они совершали промах за промахом. Несмотря ни на что, кожа, по их словам, «не клеилась»! Они редко выжидали положенные для срастания три-четыре недели и иногда уже на следующий день после операции забирали меня в перевязочную и сдирали с лица полоски новой кожи. Рывком, словно пластырь. А потом все начинали снова.

Всего в Махачкале мне провели десять операций, срезав десять полосок кожи с ног. Одна полоска – одна операция. На ногах оставались шрамы, они кровоточили. Каждая операция была для меня пыткой, а для врачей – обыденностью. Они советовались, обсуждали свои семейные дела и проблемы, не обращая внимания на меня, семилетнего ребенка, находящегося в сознании и перепуганного до смерти.

Анализируя происходящее, я пришла к выводу, что, скорее всего, врачам не хватало практики. В то время шла война в Чечне, из Грозного привозили людей с ранениями от взрывов и различными ожогами. Но это были взрослые солдаты, и задача перед хирургами стояла одна – сделать все быстро, спасти человеку жизнь, при этом не сильно заботясь о косметической стороне вопроса. Позже и московские врачи детской клинической больницы имени Г. Н. Сперанского высказали предположение о том, что хирургам, возможно, не хватило нужного опыта. По словам московских специалистов, к которым я попала позже, эти первые неудачные пересадки кожи привели к серьезным последствиям. Так или иначе, я благодарна врачам из Махачкалы, ведь я осталась жива и сохранила здоровье.

Маме смириться с трагедией не удавалось долгое время. Периодически у нее случались истерики, и я по сей день вспоминаю ее жуткие красные от горя и слез глаза. Постепенно, конечно, ей пришлось свыкнуться с мыслью, что лицо ее доченьки изуродовано ожогами, но под бинтами их не было видно.

Я хорошо помню один страшный момент. Тогда операция в очередной раз прошла неудачно, и меня вновь забрали в перевязочную. Никого из родственников никогда туда не пускали, но мама каким-то образом упросила врачей показать меня без бинтов. Ей открылась ужасная картина: на моем лице кожи местами не было совсем, вместо обеих щек зияли дыры, в которых даже были видны зубы! От шока мама потеряла сознание, и медсестрам пришлось оставить меня, чтобы оказать ей помощь. Мне было безумно страшно: моя мамочка рухнула на пол, и врачам долго не удавалось привести ее в сознание. Я лежала на кушетке и рыдала от страха за нее.