Жизнь – что простокваша - стр. 54
– Я наелась, а вам некому рвать. Мы в бригаде каждый день её рвём до и после работы. Там много, мы даже на зиму уже насушили!
Сейчас она заявилась без гостинца, но в каком-то красивом расклешённом платье с короткими рукавами-«фонариками». Мы долго восхищались ею – выглядела она необычайно красиво и нарядно.
– Я сегодня с другим гостинцем, новым и красивым. Смотрите! – и выбросила, развернув, ленты двух цветов.
– А-а-ах! – застонали мы от восторга, восхищаясь свисавшей с её рук алой и розовой красотой.
– Фрида, зачем? Не надо! Оставьте себе!
– Мы уже взрослые. Нам лент не надо, а вам как раз. Давайте заплету!
И вплела их в кудрявый наш волос. Получились нарядные косички: у меня – длинные, у Изы – короткие.
– Носите. Краси-иво как! – любовалась она, расправляя бантики.
Я берегла ленты Фриды и украшала ими подрезанные волосы вплоть до десятого класса.
С этого времени они уже не хоронились людских компаний, и в деревне начали замечать детей бабушки Линды. Вскоре к Марусе посватался вдовый трудармеец – немец из соседней деревни, высокий смуглолицый молодой человек лет двадцати пяти.
После свадьбы, вечернего обеда во дворе их землянки, обнаружилось, что он болен чахоткой. Прошёл год после свадьбы, и у них родилась дочь – маленькая Машенька. Через месяц после её рождения тихо умер отец.
Маруся на похоронах подозрительно кашляла. Линда поила её какими-то травами, но ничего не помогало – Маруся слабела, хотя и ходила с румяными, будто накрашенными, щеками. Однажды няня налила в кувшин свежих сливок, завернула в мокрую тряпицу свежего, только что сбитого масла и отправилась к Линде помолиться за здоровье Маруси. Я с Изой увязались за нею. Маруся, молодая и свежая, приподнялась с лежанки.
– Спасибо, баба, только мне это уже не пригодится.
– Ну, что ты такое говоришь, Маруся! Я сейчас помолюсь за тебя и, Бог даст, выздоровеешь. Тебе жить да жить!
– Чувствую – скоро помру. А как, баба, жить хочется! – заплакала она. – Машеньку жалко – сиротой останется. Бог даст – доброе сердце мамы вырастит её. Боюсь заразить – на руки не беру. А как хочется!.. – и она закашлялась, держа у рта какую-то большую белую тряпку.
– Сейчас выпьешь свежих сливок, и тебе станет лучше.
– Не надо переводить, пусть Машеньке дадут, – она задыхалась.
Поражало, что молодая и красивая женщина говорит о своей смерти, это было так противоестественно!
Через два дня деревня скромно хоронила Марусю; она умерла, оставив годовалую Машеньку безропотной Линде.
Ещё через год, тоже от чахотки, умерла семнадцатилетняя Фрида. Две эти трагические смерти пронзили нас болью и печалью, мы безутешно плакали.