Живые тридцать сребреников - стр. 14
«А Васька слушает да ест», – неясно выразился по этому поводу папа. Кажется, процитировал что-то из классики. Время шло, а взятые в Конфеде за основу столичные нормы, в какой-то мере приемлемые для жарких курортов, на Калимагадане не приживались. Просмотр входившего в обязательную программу контента с неудобным для местного менталитета содержанием производился в индивидуальном порядке и, по возможности, дома, а на физкультуре мальчики и девочки имели разные раздевалки. Ненужное на планете плавание, тоже находившееся в списке экзаменов, сдавали в купальниках.
Но даже так, в обтягивающей форме или купальнике, лица учеников краснели, движения сковывались, и результаты, само собой, падали. Снижение успеваеммости вызывало приезд новой комиссии, новые рекомендации, новое отстаивание взрослыми позиции своей планеты… И все начиналось заново.
Никому на свете Сергей не признался бы, что иногда представлял, как в их школе введут общегалактические нормы. Нервы сразу превращались в натянутую тетиву, кровь вскипала, ее становилось неожиданно много. Голова шла кругом от видов, что могли открыться. Даже зависть брала к столичным одногодкам. Почему здесь нельзя то, что везде можно всем?
Однако, стоило вспомнить, что открывшиеся виды откроются не ему одному, а всем – учителю, Гансу, Антону, Валентину, Герману, Вадику, Роберту…
И даже…
Когда в голове такие картинки, имя, словно бившее наотмашь, не хотелось называть даже про себя.
Стоило представить, как бывший друг тоже смотрит, и желание жить по-столичному рассасывалось. Возникала благодарность родителям, отстоявшим право на собственное мнение. Если бы разрешили выбирать, Сергей проголосовал бы за еще большие ограничения. Вплоть до раздельного обучения. Говорят, было такое в истории. Мальчики шли в военные училища, девочки – в институты благородных девиц. Подумать только: «институт благородных девиц». Не словосочетание, а песня, каждое слово блестит и переливается. Правда, один из таких институтов под странным для девушек названием «Смольный» однажды стал рассадником нового мировоззрения, которое подразумевало отказ от всего, что составляло основу прежней жизни – от системы власти, от веры, от чести, от семьи… Чем закончились те события, история умалчивает, свидетельств столь давней старины не сохранилось. Скорее всего, благородные девицы взялись за ум и прекратили безобразие. Пока молодые – можно и побузить, а, допустим, пройдут годы, и как же им тогда – без семьи?
Семья – это земля, по которой ходит человек. Если негде остановиться и приклонить голову – человек перестает быть человеком. Он превращается в другое существо. В дерево без корней. В птицу без крыльев.