Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником - стр. 30
Я заплатила за одно занятие, отдав из комка наличных 26 долларов, каждый из которых ощущался как последний вздох. Указала свой возраст, и эти цифры взглянули на меня в упор. Сквозь стеклянную дверь я увидела Элис. Поначалу я разглядела только ее затылок и была сражена наповал. Иногда для этого достаточно чьего-то затылка. Даже не нужно гадать, столь же потрясающ этот человек с лица или нет. Когда Элис повернулась, я ахнула. У нее была такая внешность, которая встречается очень редко, даже в местах, где полным-полно красоток. Элис была настолько безоговорочно безупречна, что мне захотелось ее ударить.
Моя тетка Гося была той, кто рассказал мне об этой женщине или, во всяком случае, подсунул мне информацию о ней. Когда тетка с моей матерью сблизились, я испытала только отвращение. Гося была незваной пришелицей, второй женой, и я ревновала. Очевидно, они часто разговаривали по телефону, по три раза в неделю, а то и больше, в то время, когда я была в школе. Я не могла поверить, что не знала об этом. Я была плотно вплетена во все составляющие распорядка жизни моей матери – к ее все возраставшему раздражению. Я даже прокладку поменять не могу без того, чтобы ты сунула свой нос в ванную.
После того как умерли мои родители, я поселилась у Госи. Но жизнь с ней была не похожа на жизнь с опекуншей или матерью. Она была похожа на жизнь со случайной подругой. Мы вместе ходили по магазинам одежды, Гося говорила мне, что я сексапильна – даже в мои десять лет, и показала мне, как этим пользоваться. Она позволила мне расти в одиночестве. Я ходила в школу и возвращалась в ее дом, и ела ее свекольный суп со смешными грибными клецками, но если мне не хотелось его есть, меня никто не заставлял. Лето я по большей части проводила в Италии с кузинами матери. Там вообще царила расхлябанность, я была не обязана приходить домой, если не хотела. Но Гося дарила мне любовь всегда, когда я в ней нуждалась. Если я хотела, чтобы по мне скучали, она по мне скучала. Если нет, оставляла меня в покое. Этого я не смогу тебе дать.
Гося также вручила мне все родительские деньги, которые я должна была получить не раньше, чем мне стукнет двадцать один год. Она не считала, что меня должен кто-то контролировать: правительство или они с дядей. Я выбросила прорву денег на шмотки, обувь, на отели с телевизорами в ванных, на икру и фуа-гра, на стейк-тартар и устрицы.
После окончания школы, которая слилась для меня в одно размытое пятно из плохих оценок, дурацких челочек и сигарет, я переехала в Манхэттен. Гося не заставляла меня поступать в колледж. Моя первая квартира была на Ривингтон. Кухонька представляла собой узкую полоску пластика с желтым, как сливочное масло, холодильником и проржавелой белой плитой, но я ею гордилась. Я вешала драгоценные мамины венецианские посудные полотенца на стальной прут на дверце духовки. Приходила Гося, и мы с ней шли в «Барниз», и пили чай, и ели припущенного лосося. Она давала мне по паре сотен долларов в месяц, несмотря на то что я еще не успела промотать свое наследство. Гося покупала мне дорогую обувь. Она была первой, кто это делал. «Маноло» и «Лубутен». И одну пару босоножек без задников от «Шанель» цвета розовых лепестков, которые я ношу только в великолепную погоду.