Жилец - стр. 60
– Ну ты, Жорж, и скажешь! Где это ты видал Башмачкина с маузером?
«О, пустое „вы“ сердечным „ты“…» Сердце радостно екнуло, но Жорж не рискнул выказывать чувства, может, случайная оговорка.
– У Петлюры. У Махно. У Григорьева. У красных. И знаете, чем они страшны, эти униженные и оскорбленные? Чуткостью. Они всякую незаурядность из-под земли увидят.
– Ну и что?
– А для них всякий умник – личное оскорбление. Они в нем насмешку чуют. Над своей бездарностью, невежеством, слабостью. В глубине души они понимают, что маузер не придал им силы. И свою неполноценность вымещают жестокостью. Думаю, если и в Ленине поглубже покопаться, тоже Акакия Акакиевича обнаружишь. У нас, оказывается, вражда вовсе не классовая, она в области духа. Бескультурье восстало на культуру.
– Ну, в среде вождей найдутся люди культурные. Луначарский. Каменев. Тот же Ленин.
– Они – полукультурные. К тому же властолюбивые, тщеславные и идеологически самоограниченные. Беда минувшего века – он был слишком идеен, и эти идеи – даже не сами идеи, а эмоции, ими порожденные, забурлили, забурлили и выплеснулись наружу. Только у Маяковского это приняло форму экзотического поведения – рисунок морковки на щеке и та же желтая бабья кофта, а Ленин сумел, как Петр в свое время, всю Россию по брошюрам Карла Маркса взбудоражить.
– Ты потише, потише про Ленина-то. Соседи услышат.
– Вот видишь, Ада, мы боимся соседей. – Отважился сам наконец перейти на «ты». Получилось чуть нарочито, с усилием. Ариадна не заметила. Или сделала вид, как бы увлеченная фелициановской мыслью. – А ведь первый лозунг революции – свобода!
– Там еще равенство и братство есть, – заметил Шура.
– Ну, братство понятие лирическое. Первые же бои революции развалили семью. И восстал брат на брата. Тому в гражданской войне сотни примеров. А равенство… Оно-то и лишает свободы. Мы не равны от рождения. Не буду говорить о неравенстве имущественном. Но вот какой большевик мне докажет, что Пушкин равен любому смертному?
– Александр Сергеевич новыми властями весьма почитается. «И на обломках самовластья…» – заметила лермонтоведка. – Я сама видела транспарант с этой цитатой, растянутый над Тверской.
– В семнадцать лет все горазды государства на обломки крушить. Да только тот же Пушкин тому же Чаадаеву через три года совсем иные песни пел. «Учусь удерживать вниманье долгих дум». Я нечаянно набрел на эту фразу, часто ее вспоминаю и ловлю себя на том, что очень трудно дается удерживать вниманье долгих дум. Мы темпераментны и нетерпеливы. Нам тут же действовать надо. А уж действуем не от мысли, а от порыва, который заглушает мысль и в слепоте не видит последствий.