Жил отважный генерал - стр. 41
– Бимка, ко мне! – подбежала Майя и открыла калитку.
Вытянувшись в струну, поедал её жгучими глазами высокий черноволосый старший лейтенант милиции, гвардеец с картины, весь в кожаных ремнях, с пистолетом на боку и в облаке пьянящих духов.
– Здравия желаю! – лихо приложил он к козырьку форменной фуражки два пальца правой руки.
– Здравствуйте, – обмерла заалевшая вдруг Майя, поправляя разметавшийся на груди и в ногах легкомысленный, ставший маленьким халатик. – А вам кого?
– Прокурор области Николай Петрович Игорушкин здесь, простите? – Красавчик не стоял, а выскакивал из сапог, и Майя отражалась вся в его распахнутых от восторга глазах.
– Тут. – Девушка не слышала своего голоса, она никак не могла справиться с непослушным халатом.
Офицер пришёл в себя и улыбнулся.
– Папа! – позвала Майя, но ей только показалось, что она кричала.
Чёрные люди
Мисюрь опёрся о косяк входной двери горячим потным лбом, перевёл дух, перекрестился. Ну вот он и дома.
– Слава богу, – прошептал спёкшимися губами. – Самое страшное позади.
Мисюрь оглядел тяжёлым взглядом коридор подвала, где ютилось в однокомнатной дворницкой всё его семейство; метла вразномасть в углу, вёдра, лопаты на месте; сейчас отдохнёт на лежаке, вздремнёт с часок до полного рассвета, а там и за уборку улиц примется, как раз пора настанет, считай, ночь всю на ногах отмотал…
«Намучился, – пронеслось в гудящей голове. – Сколько месяцев уже не ползал так под землёй! Последний раз с Марией привелось, когда горе-то приключилось… Донат интересуется – убил кто? Не убили, сынок, мать твою грешную. Слава богу! Сама себя сгубила любимая жинка. С ним, с подземным червём, связалась… Это её и сгубило… А как сказать?…»
С усилием разжал не слушающиеся от усталости губы.
– Прости, Господи, меня, грешного.
Тяжки были его минувшие ночные бдения: ночь под землёй в духоте, вонь от коптящих факелов до сих пор ест нутро; хорошо, Игнашка подоспел с фонариками, а не принеси он их, совсем задохнулись бы они с Донатом в тайных подземных лабиринтах. И убиенный поплыл, запах тяжёлый пошёл от тела монаха, едва успел Мисюрь его землице придать. Оставил бы на день-два, пропал бы совсем, не подступись тогда к трупу в жаре и духоте такой, в темноте да под землёй. А там вода рядом!..
Мисюрь чуял, как сдал; рад бы был шаг ступить, идти дальше отдыхать в дом родной, только сил нет. Никак не отдышится, дрожат ноги ватные, не держат его тело.
Не тот уже Мисюрь, стар совсем, а всё, бывало, хорохорился перед Марией. А её не стало, раскис. Не заметил, как ослаб. Себя не узнаёт. А ведь в памяти ещё, как с Игнатием Стеллецким ни одну ночь кротами в подземельях проводили, и ничего! Наверх выбирались, воздуха свежего глотнуть и опять под землю. Да что там со Стеллецким! С Марией они здесь уже, в кремле, давали жару! От Троицкого собора, считай, все ходы зараз проходили и дела успевали сделать: тайники, схроны, какие попадались, проверяли, в «каменные мешки»