Жестяной самолетик (сборник) - стр. 16
Пресная еда под минералку, пресные разговоры под минералку. Да и собеседники… Удивительное дело, я в палате самый старший, полшажка сделал в сторону шестого десятка. Витьку, надорвавшему физическое и душевное здоровье на уборке богатого дачного урожая горемыке, еще нет пятидесяти, а младшему нашему, Игоряше, едва сравнялось девятнадцать. «Бедный мальчик!» – воскликнет случайный посетитель (наверное, все-таки посетительница) в лучших традициях гуманистической русской литературы. Бедный мальчик! – продолжу я патетически. – Он едва не угодил в Вооруженные Силы с осенним призывом, но у его мамы оказалось достаточно связей и денег, чтобы водворить сына в палату № 6 кардиологического отделения городской больницы «скорой помощи» имени… правильно догадались, наркома Семашко. Бедный мальчик – самый счастливый из нас. Мама кормит его как на убой, а большеглазая девчоночка Женечка тайком таскает ему пиво. Делиться мама Игоряшу не научила. И надежды, что его научит этому армия, похоже, никакой. Мои воспитательные мероприятия успеха не возымели. М-да, наверное, так и приходит старость: понимаешь, что твои настоящие профессиональные успехи позади – как, впрочем, и все остальные – и со зла начинаешь ворчать на молодежь.
Под кашу и минералку не сварганишь разговора о чем-нибудь приятном, ну, например, о футболе, поэтому если и говорим, то о политике. Очень похоже на то, как в пионерлагере пацанва изводит и радует друг друга страшилками. «В одной стране жил-был народ. И вот как-то страшный-страшный голос объявляет ему по радио, что по стране бродит Полный Песец, голодный и жуткий. Надо прятаться, а куда ж спрячешься, если Песец уже в твоем городе… на твоей улице… уже по лестнице поднимается… уже в квартиру ломится…»
Спится после таких разговоров как-то не очень. Надо будет Любке сказать, чтобы завтра мой радиоприемник принесла. Пусть, по крайней мере, страшные истории перемежаются легкой музыкой.
Любка
Нет, все-таки из всех видов хандры самый изматывающий – это чувство одиночества.
О чем, казалось бы, нам разговаривать – мне и папеньке? Допускаю – чисто гипотетически – что есть такие единомышленники, у которых темы для разговоров просто не могут иссякнуть. Это если у людей общие устремления и так далее, и тому подобное. В нашем же случае сперва надо определиться, а куда же мы, собственно говоря, стремимся? Проголодавшись, ясное дело, – к холодильнику. Захотев спать – в кровать. Утром – на работу… впрочем, это уже не стремление, это категорический императив, перешедший в стадию безусловных рефлексов. Эх, было время, когда я, обсмотревшись исполненных производственной романтики фильмов, мечтала о работе-призвании. Моя трижды любимая самым нецензурным образом контора, оптово-рознично торгующая ширпотребом китайского происхождения, выхолостила всякую романтику раз и навсегда. Это полбеды. Не так уж тяжело терять то, чем ты обладал только в мечтах. Папеньке куда хуже. У него она была, работа-призвание. И в том, что призвание выродилось… не в рутину даже, а в пародию на самое себя, его вины нет. Он и так слишком долго продержался на подгнившем плоту романтизма без всякой надежды на спасение. «Никто не снарядит спасательную экспедицию, потому что тебя самого давно уже списали со счетов». Так он однажды сказал. Вот такая нашлась тема для разговора. Но их все меньше и меньше. Не то что с каждым годом – наверное, с каждым днем. Пока я училась, в наших разговорах, вполне логично, преобладала тема путешествия за знаниями. Правда, она с таким постоянством сворачивала на рельсы критики, что наскучила до скрежета зубовного. Зверски хотелось позитива. Ага, щаз! Ну а когда у меня началась пресловутая трудовая биография, последние темы для разговора сдохли, как зимние мухи. Нет, первые пару недель мы, конечно, пообсуждали моих коллег, поразмышляли об экономической интервенции самого производительного производителя на земном шаре. К третьей неделе выдохлись. Теперь наши диалоги все больше напоминали типичную встречу двух американских киношных героев: «Ну ты как?» «Все ОК».