Жертва сладости немецкой - стр. 14
«…Нащекин теперь опять ищет доброму делу помешки, потому что с польским гетманом Гонсевским всегда в великой дружбе жил, как брат родной, и полякам норовил; в Варшаве на сейме знатные люди говорили, что они не боятся мира между шведами и русскими, потому что есть человек, который этому миру помешает».
«Сейчас, кажется, пришёл его час, – подумал Афанасий Лаврентиевич. – Вон, каким долгоногим журавлём вышагивает, топорщит железное крыло доспеха, раздулся от спеси, но даст Бог, я его так уем, что не возрадуется! Со шведом я справлюсь, да как бы свои волки не съели, это надо же было придумать, что я в такой милости у Алексея Михайловича, в какой был Малюта Скуратов у Ивана Грозного».
От нелёгких розмыслов Афанасия Лаврентиевича отнял посольский подьячий, который слышно задышал рядом.
– Что, не терпится шведам предъявить нам свою пакость?
– На небо кивают, – доложил Гришка. – Говорят, что скоро дождь ливанёт.
– Большого дождя не будет, – сказал посол, вставая на ноги. – А ты ступай в гостевой шатёр, приберись там и будь готов к пути.
Шведы заметно устали ждать Ордин-Нащекина, а ещё больше долго чаемого ими часа торжества над скифами, осмелившимися сунуться в Европу через балтийское окно. Бенгт Горн приосанился и внушительно произнес:
– Господам русским великим послам следует поторопиться подтвердить условия Столбовского мира, чтобы ещё более не осложнить своё положение.
– Надеюсь, это не угроза? – ощетинился Ордин-Нащекин.
– Ни в коем случае, – ядовито вымолвил шведский посол. – С вами у нас перемирие, Россия воюет с Польшей и проигрывает: корпус Шереметьева в Белоруссии на грани разгрома, в Малороссии Трубецкой разбит наголову под Конотопом.
– Эти дела Швеции не касаются, – заметил Ордин-Нащекин и закусил губу; ему было известно, что это далеко не так, о чём, не скрывая удовольствия, и объявил Бенгт Горн:
– Согласно статьи пятой Оливского договора, все земли, приобретённые на Западе Россией, начиная с 1654 года, должны отойти Швеции и Речи Посполитой. Этот пункт есть альфа и омега наших взаимоотношений с московитами.
Афанасий Лаврентиевич с непроницаемым лицом выслушал шведского посла и поднялся со стула.
– Господин посол! – тщательно взвешивая слова, заявил Ордин-Нащекин. – Это известие я должен довести до сведения великого государя, царя и великого князя Великия, и Малыя, и Белыя России Алексея Михайловича!
К своему посольскому стану Ордин-Нащекин подъезжал уже в сумерках. Хотя иного результата от встречи со шведским послом он не ожидал, на душе у него было тревожно и хмарно. Чтобы как-то взбодриться, он устроился в карете, как площадный подьячий: на шее чернильница, на коленях кожаный сундучок, на нём лист бумаги, в светце свеча. Не откладывая, он писал черновик письма с тем, чтобы завтра его перебелить и послать с нарочным в приказ Тайных дел для Алексея Михайловича: