Женский роман. Утопия - стр. 8

Первое же агентство, в которое он зашел, когда наконец собрался зайти, было то, в котором работала Ирина Петровна. Можете себе представить, что дальше было.

* * *

Кроп бы не так перепугался – я думаю, он вообще бы не перепугался – если бы к нему в квартиру вломился наряд ОМОНа конфисковывать его компьютер, на котором у него были в основном чеченские песни на русском языке – про пророка, и священную войну, точно как наши про Афган, но поэмоциональней – не то чтобы он любил пророка, просто эти песни давали ему что-то, чего ему здесь не хватало. Как перепугалась Лянская, когда он вошел к ним в контору. При том, что он ее даже не узнал. Он ее узнал, когда она перепугалась – и выскочила курить. При том, что она не курила. Она была кем-то вроде секретаря; и диспетчера; и еще в ее ведении были базы данных – то есть с широкими полномочиями. И она не сидела прямо сразу на входе – там сидела девушка внешних качеств, которая любезно приветствовала посетителя, и Кропа она поприветствовала, – у нее была отдельная комната. Просто в эту комнату дверь была открыта. И в эту дверь она увидела Кропа. Лянская не верила ни в пророка, ни в страшный суд – но в эту минуту она поверила в страшный суд. Мы называем это «историческая справедливость».

Кроп спокойно узнал то, что ему хотелось – ему, конечно, сказали то, что ему хотелось, а не то, что на самом деле: что никто не хочет сейчас покупать квартир, потому что недвижимость дешевеет, доллар растет, доллар падает, и кризис. Там побаивались говорить слово «кризис», потому что все там верили в историческую справедливость. Мы тоже не любим это слово, но по другим причинам. И после этого он спокойно вышел. А там стояла Ирина Петровна, и затягивалась тонкой сигаретой, которую она стрельнула у сотрудников. Которые на ее счастье уже докурили. И сказал:

– Здравствуйте, Ирина Петровна. – Он даже вспомнил, как ее зовут.

– Я себя плохо чувствую, – сказала Ира.

– Я же вас не зову сразу подкладывать бомбу под паровоз, – сказал Кроп. Потому что у него было хорошее настроение. – Хотя, – сказал он, повнимательнее поглядев на нее, – вы бы для этого очень подошли. У вас отличные внешние данные. Вас никто в толпе не узнает. И вы, мне кажется, никогда не расколетесь. Потому что вы не думаете ни о чем. Вам просто нечего будет сказать.

Кроп, конечно, был далеко не глупый человек. Но в эту минуту он сам ни о чем не думал. Он просто так сказал. Так часто бывает.

Но тут он увидел, что она действительно себя плохо чувствует.

Историческая справедливость. Врезка

Исторической справедливости не существует. В этом романе историческую справедливость замещаю я. Здесь разрешение сверхдетерминированного противоречия, в котором запутались марксисты. Маркс – не евангелие. Он вовсе не говорит, что придут зелененькие человечки. Может показаться, что именно так он и говорит. Сидите тогда в своем интернете и ждите обобществления производства – как сидят на «Ниссане» русские работники в рабочее время в «Живом журнале», да еще вам орден дадут («Ниссан», надо полагать), за то что ничего не делали и способствовали объективным законам. Сдохнете, не дождетесь. Сегодня все умные люди отвернулись от Маркса, потому что где? это, то что обещал?.. уже должно быть? – а нету. Вы поищите не там, где вам кажется что кто-то что-то потерял, а там где светло. Железной рукой я подтасовываю факты, и делаю так, что никто не замечает отступлений от действительности – потому что действительность только тогда и действительность, когда кто-то подтасовывает факты, а без этого она – нихт. Ничего не происходит. Справедливость – чисто человеческое понятие, нигде больше в природе его нет. А значит, моё. Поехали дальше.