Женщины Девятой улицы. Том 2 - стр. 15

. Однако, когда они оказались в его мастерской, любые мысли о жульническом аспекте рекламно-пропагандистской деятельности Ли в интересах ее мужа развеялись в одночасье перед лицом истинных чудес, которые в полной мере оправдывали все ее усилия по тщательной закладке фундамента. Ли не просто рекламировала творчество Джексона, она готовила гостя к тому, что ему предстояло увидеть. «Я даже не могу описать, что чувствовала, смотря на еще мокрые “капельные” полотна, которые находились тогда в его мастерской», – признавалась потом Грейс[96]. «Я день за днем не могла оторвать взгляда от тех картин в амбаре, – сказала она. – Они поразили и ошеломили меня, я ничего не понимала. Их притягательность была просто какой-то невероятной»[97]. В какой-то момент Грейс озарило: самое важное в этих работах, самый важный их урок заключается в том, что «человек, их написавший, и сама живопись составляют единое целое. В картинах не было действия, но в них была жизнь. И ты делаешь все ради того, чтобы писать, даже если придется голодать. Ты – твои картины, а твои картины – это ты»[98].

А еще Грейс потрясла невероятная скромность Поллока. Когда девушка посмотрела его работы, он спросил: «“Ну что, Грейс, как думаешь, достойно всё это взрослого мужчины?” А я ответила: “Я не знаю, что именно сказать, Джексон, но, по-моему, это потрясающе”»[99].

Перед отъездом из Спрингса Грейс спросила Поллока, чьи еще работы он посоветовал бы ей увидеть.

– Да все остальное полное дерьмо, кроме меня и де Кунинга, – ответил тот.

– А кто такой этот де Кунинг?

И Поллок дал Грейс его адрес[100].

Итак, вернувшись в Нью-Йорк из Спрингса, Грейс, не откладывая дело в долгий ящик, направилась на Четвертую авеню, позвонила в звонок мастерской Билла, с улицы представилась голове, высунувшейся в окно, и была приглашена наверх. Она искала источник, отправную точку для собственного долгого пути в творчестве. Айк Мьюз ей этого не дал. Так же, как и Гарри Джексон. Работы Поллока потрясли ее, они бросили ей вызов и словно наэлектризовали ее, но она не могла постичь их смысла; в этом творчестве было слишком много индивидуальности автора. А вот оглядевшись в мастерской Билла, Грейс увидела искусство, которое действительно могло указать ей путь для собственного развития. Мрачные черно-белые полотна, которые он той весной выставлял в галерее Чарли Игана, стояли по всей мастерской, прислоненные к стенам; были там и новые работы, в том числе головокружительно красочный «Эшвилль», великолепно передававший дух времени, проведенного Биллом и Элен тем летом в Северной Каролине. Картины де Кунинга сразу нашли отклик в душе Грейс, потому что были частью традиции, понятной ей, хоть и не до конца, – европейской традиции. Если живопись Поллока воплощала в себе жизненную силу человека и Вселенной, то полотна де Кунинга наглядно представляли человеческую жизнь в ее плоти и крови. Эта чувственность была чрезвычайно созвучна Грейс и импонировала ей. Она сразу поняла, что наконец нашла себе учителя из ныне живущих, который будет вдохновлять ее