Женщина-левша - стр. 7
– Что же ты будешь теперь делать, оставшись одна?
Марианна:
– Сидеть дома и горько плакать.
Франциска:
– Нет, серьезно, у тебя кто-то есть?
Марианна покачала головой.
Франциска:
– А ты думала, на какие средства вы оба будете жить?
Марианна:
– Нет. Но я охотно опять занялась бы переводами. Когда я уходила из издательства, издатель сказал, что теперь я смогу наконец не только иностранные договора оформлять – это входило в мои обязанности, – а переводить настоящие книги. С тех пор он много раз предлагал мне работу.
Франциска:
– Романы. Стихи! И все за какие-нибудь двадцать марок страница, три марки в час.
Марианна:
– Кажется, пятнадцать марок страница.
Франциска долго-долго смотрела на нее.
– Мне бы хотелось, чтобы ты поскорее присоединилась к нашей группе. Вот увидишь: у нас такой кружок, где каждый в полной мере раскрывает свои возможности. И мы не обмениваемся кулинарными рецептами! Ты не представляешь себе, сколько благодатных часов могут подарить друг другу женщины.
Она:
– Ладно, зайду к вам при случае.
Франциска:
– Ты когда-нибудь жила одна?
Молодая женщина опять покачала головой, и Франциска сказала:
– А я жила. И я презираю одиночек. Я презираю себя, когда остаюсь одна. Бруно, кстати, будет на первых порах жить у меня – если ты, как я подозреваю, не захочешь еще сегодня вечером получить его обратно. Я пока во все это просто не в силах поверить. И все-таки я в восторге, Марианна, и, как это ни странно, я горжусь тобой.
Она привлекла к себе молодую женщину и обняла ее. А потом сказала мальчугану, укрывшемуся за книгой, похлопав его по коленке:
– Ну как, на этот раз прижал толстосум своего бедного родственничка?
Мальчуган, погруженный в чтение, не ответил, и какое-то время все молчали. Ответила в конце концов Марианна:
– Стефану всегда хочется быть на месте богача – богатый, говорит он, всегда важнее.
Франциска поднесла пустой стакан ко рту; сделала два-три глотательных движения. Поставила стакан и, переводя взгляд с женщины на мальчугана, принялась их разглядывать, при этом лицо ее постепенно смягчалось. (Иной раз Франциску внезапно что-то глубоко трогало, что-то неопределенное, чего не выразить словами; она успокаивалась, и лицо ее обретало сходство со многими и весьма разными лицами – словно она в этой неопределенной растроганности открывала самое себя.)
Дома, стоя в коридоре перед открытыми стенными шкафами, молодая женщина укладывала чемоданы Бруно. Подняв крышку одного из приготовленных чемоданов, она увидела там калачиком свернувшегося мальчугана; он тут же вскочил, убежал. Из второго чемодана вылез приятель Стефана, довольно толстый мальчишка, и выбежал вслед за ним на площадку, там они прижались носами к стеклу и высунули языки, что обоим, когда языки касались замерзшего стекла, причиняло одинаково сильную боль. Mолодая женщина, стоя в коридоре на коленях, аккуратно сложила рубашки, затем втащила чемоданы в большую комнату и поставила там, чтобы они были наготове. Когда в дверь позвонили, она быстро ушла на кухню. Бруно сам отпер дверь и вошел, озираясь, точно непрошеный гость. Увидел чемоданы и позвал жену; показав на них, усмехнулся: