Женщина из шелкового мира - стр. 15

– Это у вас что-нибудь по физике? – все же поинтересовалась она.

– Нет, – улыбнулся он. – По анимации.

Его реакции были непредсказуемы: он отвечал на вопросы, которых, казалось, не мог слышать, и улыбался вопросам, в которых не содержалось ничего смешного. Но сама его улыбка была так хороша, что Мадина улыбнулась тоже.

– Понятно, – кивнула она, хотя ничего ей понятно не было. – Извините, вы не позволите мне отойти от подоконника? Я не хочу вам мешать.

– Вы мне нисколько не мешаете, – сказал он. – Если хотите, можете тоже присесть и посмотреть.

В его голосе не слышалось ни тени приказа или хотя бы указания; его тон был так же прост и прям, как и взгляд. Но Мадина тут же присела на корточки рядом с ним – так, словно этот погруженный неизвестно во что человек в самом деле приказал ей это сделать.

– Вот, смотрите, – сказал он. – Это последовательные кадры из анимационного фильма. Сначала рождается эмбрион звука. Потом он становится графической линией, своего рода звуковой феерией. Положим, музыкой Шнитке. Видите, вот это стаккато. Клавиши не выдерживают и взлетают.

Он вел пальцем по странице альбома, и Мадина не отрываясь следила за движением его пальца – длинного, крепкого и широкого в суставах. Почему-то это движение действовало на нее так завораживающе, что она не очень замечала даже сами картинки.

– И музыка взлетает вслед за клавишами, – тем временем продолжал он. – Сначала в виде бабочки. Потом она превращается в воздушного змея. Потом проныривает в ухо и через него – в глубь сознания.

То, что он говорил, было необычно, странно, даже как-то тревожно. Но его палец двигался по картинкам с той же простотой, с какой звучал его голос и клубился в его глазах туман непонятного ей воодушевления.

– Вы здесь живете? – вдруг спросил он.

Похоже, его мысль развивалась очень прихотливо, и конкретное легко перемежалось в его голове с отвлеченным.

– Да, – ответила Мадина. – То есть нет. Я здесь до завтра только живу.

– Жаль, – сказал он.

– Почему? – улыбнулась Мадина.

Он говорил так искренне, что можно было поверить, будто он в самом деле об этом сожалеет.

– Я оставил бы у вас альбом, – объяснил он. – Принес приятелю вернуть, а его нету. Когда появится, неизвестно. Может, в мастерской у кого-нибудь завис, тогда это надолго.

– И вы больше никого здесь не знаете? – спросила Мадина.

– Да всех почти знаю. Но оставлять им уязвимые вещи нельзя. Потеряют, зачитают, вином обольют. Ненадежный всё народ.

Он снова улыбнулся своей прекрасной улыбкой, такой же простой и необыкновенной, как его слова про уязвимые вещи.