Жених по объявлению - стр. 27
– Украинскую можно? – спросил я, ни на что не надеясь.
– Можно. Можно монгольскую.
– Монгольскую я не знаю.
– Пойте, что знаете.
«Только побыстрее и покороче», – понял я.
Сам не понимаю, как мне удалось вытянуть верхние ноты и не «дать петуха»! Может быть, причина тому – мои постоянные тренировки в пении и во время работы, и во время безделья. От отца передалось это постоянное песенное мурлыканье. Проснулся только и уже мурлычет что-то свое.
Команда заерзала на стульях. «Павел Иванович», как на чудо, уставился на меня.
– Может, повеселите нас и танцами? – с кривой усмешкой спросил красавчик.
– Чо, просто так танцевать? Без гармошки? – пытался я понять, где у них шутка, а где серьезно.
– Гармошек и балалаек, простите-с, не держим-с. Не по карману-с. Может, фортепьяно вас устроит? Чо сыграть-то? – продолжал выпендриваться красавчик.
– «Цыганочку» с выходом! – сказал я и с опаской посмотрел на это самое фортепьяно, за которым сидела клушей такая же безразличная к происходящему старушенция.
При этих словах красавчик растянул губы во всю ширь.
«Цыганочка» с ее четкими коленцами не вытанцовывалась. Она превратилась в глухое шарканье растоптанными башмаками по мягкому ковру.
– Чо-то не так, – признался я в поражении. Но не совсем. – Я под гармошку раньше… – добавил, всматриваясь в лица комиссии. Они непроницаемы. Как маски.
– Что будем делать с этим чудом в перьях? – наконец, обвел председатель комиссии членов.
– Предельно сырой материал, – ответил красавчик.
– Музыкальный мальчик! – с восторгом заявила старушка. – Прекрасный голос, что сейчас редкость среди артистов даже оперных. Идеальный лирический герой. Сложен прекрасно. И главное – голос!
– С языком работы да работы! Не вытравить эти «чо» да «ихний». Обязательно вляпается где-нибудь в самый неподходящий момент. Да и очень уж… цвет броский! Только для характерной роли… Пастушка Леля с дудочкой…
– Итог?
– Пускай поработает еще.
– Допустить к дальнейшим экзаменам.
Меня допустили ко второму туру, а Яковлеву срезали на первом просмотре.
Я за нее переживал больше, чем за себя.
Перед входом, ожидая своей очереди, она была уже другая. Неземная. Феерическая. В глазах пустота. Нет, не пустота, а факел, но освещает он только ей необходимый мир, мир театра. Щеки ее бледны, нос заострился, губы поджаты. Белое платье тонкого шелка, волосы распущены по плечам.
– Яковлева, – объявила секретарь, выйдя к толпе.
Белой чайкой взлетела Яковлева, грудью, а не боязливо, бочком, впорхнула в зал. Я скрестил все пальцы, желая успеха ей. Прильнув к двери, прислушивался к звукам и шорохам с той стороны.