Железная кость - стр. 73
Полотнища косые метались за спиной, свет обрезался поворотом, вырастал, свет, от которого не деться никуда, – полз милицейский «воронок» неотвратимо… и на зады, через плетень поваленный они, по огородным грядкам бабы Фроси и под откос с разбега кубарем, в овраг, в кровь разбиваясь общим телом. И приземлились непонятно где и как, и темнота, и боли нет совсем, среди будыльев рослых, в дебрях берегущих, как ложка в ложке, в тесноте лежат, как лезвие в рукоятке складного ножа, дружка в дружке.
– Натаха, это… видишь… – в лицо ее горящее выдыхает, – чего-то наломал я дров… совсем…
– Что сделал, что?! – под ним она шипит и из него глазами тащит.
– Да сам не знаю, сам, но сделал. Натаха, я раз только двинул – а он так разлегся!
– Ведь знал же, гад, знал про себя: убьешь, если пойдешь… Себя убьешь, всех нас…
– Так я не пошел! У бати спроси, не пошел! В шалман зашел с батей, в кафешку! И Сашка там с Углановым, Натаха!.. Встреча у них там, тайный сговор, как им между собой завод наш поделить. Так я сказать хотел, чего они нас так-то… Ну и менты тут эти прицепились… Наверно, все, Натаха, больше не отцепятся.
– Зачем, гад, зачем?! – не то его выпихивает вон из своей жизни, не своего уже Валерку, вот не человека, не то, наоборот, не может отпустить, так он в нее вошел, так въелся, глубже некуда. – Ты же себя, ты же меня, ты все во мне убил! – И с непонятной, напугавшей его силой что-то утробно дрогнуло в жене, надорвалось под ним в ее кричащем животе, и ничего не понимал, лишь стискивал ее порывисто забившееся тело, исхоженное вдоль и поперек, как собственный кусок, надел земли, полученный в кормление от жизни, и в то же время небывалое, совсем вот незнакомое ему, настолько оно стало им самим, его, Валеркиной, частью и вместилищем – Валеркиной крови, всей будущей жизни… Впилось ему в кадык, стамеской меж ребер понимание, что ближе и роднее, чем сейчас, она ему еще, Натаха, не была, не будет человека ближе никогда, и только это началось, так тут же и кончается.
– Что?! Что?! – выспрашивал у родного, отнимаемого тела, расплющивая нос о мокрую скулу и силясь что-то внятное расслышать сквозь подступающую к горлу ее воду… И услыхал то, что его, Валерку, оживило и тотчас же обратно уничтожило, добавив «без отца» к невнятной «…щине». – Что ты сказала?! Это ты про что?!
– То, то! Про что беременна… – и обмерла, не билась больше, оцепенелое, глухое, ниже травы, само себе не нужное и никого не греющее тело. – Без обмана, Валерик, я знаю по-женски. Как нарочно вот, да? – словно сослалась на чужую волю.