Жажда - стр. 33
– Старость, ваше благородие. Почтенному отцу Исайе исполнилось восемьдесят три года. Пятнадцать из них он провел в нашем приходе и был истинным пастырем для нас.
– Ты сам прожил в Кленовой роще всю жизнь?
Бродков кивнул и ответил:
– Точно так. Все пятьдесят семь лет.
Я взглянул на него с удивлением. На вид я не дал бы леснику больше сорока пяти.
– И ни разу не бывал за границей?
– Нет, ваше благородие. Какое там. Дальше Петербурга не ездил.
Ага, значит, он все-таки покидал Кленовую рощу.
– Правда? – Я улыбнулся. – И как тебе столица?
Бродков пожал плечами. Никакого воодушевления мой вопрос у него не вызвал. Похоже, внимание прессы интересовало его куда больше, чем архитектурные красоты Северной Венеции.
– Грязно там, ваше благородие, – ответил лесничий, слегка поморщившись. – Не обессудьте, но у нас в деревне куда как чище. Уж не знаю, отчего, – добавил он почти извиняющимся тоном.
– А долго ты пробыл в Петербурге?
– Меньше недели.
– Что же ты там делал?
– Принимал дела у прежнего лесничего, старика Афанасия, царствие ему небесное.
Меньше недели. Нет, этого времени недостаточно, чтобы научиться так хорошо говорить. Я взглянул на Бродкова с подозрением. Тот ли он, за кого себя выдает?
– Что же касаемо грамотности, то тут надобно сказать спасибо отцу Василию, – проговорил вдруг лесничий, будто услышав мои мысли. – Он меня и писать научил, и читать. До сих пор бывает, возьму иную книжку да пробегу глазами страницу или две. Понимать, считай, ничего не могу, уж больно мудрено, а все же приятность в этом имеется. Читаешь и чувствуешь, что умный человек сочинил, не тебе чета. Такие, случается, обороты ввернет, что аж дух захватывает. Вот их-то я и ищу. Запоминаю.
– А о каких грехах говорил отец Василий в своей проповеди? – поинтересовался вдруг Мериме. – За что, по его разумению, Господь покарал этих женщин?
– Не припомню, чтобы он говорил про это, господин доктор. Речь больше шла о том, что Бог подал нам знак не забывать Его заповедей. Впрочем, кажется, отец Василий сказал, будто графиня поплатилась за свою гордыню. А она совсем не была гордой, господин доктор, поверьте мне. Скорее даже напротив.
– В каком смысле? – спросил я.
– Ну… – Бродков замялся. – Понимаете, заговаривала она со мной, с простым мужиком. И не сказать, чтобы снисходительно. Почти как с равным. Человека во мне будто признавала. У дворян обычно такого в заводе нет, верно?
– Ты прав, любезный, – сказал Мериме. – Аристократы, конечно, редко ведут задушевные беседы с теми, кто стоит много ниже их. – А ты не знаешь, еще с кем-нибудь графиня заговаривала?