Зеркальный вор - стр. 107
Пятачок рядом с прилавком занимает ударная установка, перед которой лицом к публике стоит молодой человек в джинсах и свитере и, раскрыв блокнот, читает из него вслух. В правой руке он держит карандаш, словно только что закончил писать то, что сейчас озвучивает.
– Я вижу священный град твоими глазами, Герман Мелвилл! – вещает он. – Свет новой луны – это твой свет, Герман Мелвилл, и мои шаги попадают в такт твоим слогам.
«Должно быть, стихи», – думает Стэнли и тут же сам удивляется: с чего он это взял? Эти фразы мало похожи на язык «Зеркального вора», до сих пор бывшего единственной известной ему поэзией, если не считать нескольких рифмованных строк, которые выкрикивали кидалы на 42-й улице, завлекая падких на звучные цитаты студентов. Тогда почему он так сразу посчитал эту речь именно стихами, а не каким-нибудь хипстерским жаргоном?
Парень в свитере продолжает чтение нараспев, с подвывом – поминая Будду и Заратустру, русский спутник и «Дженерал моторс», – но Стэнли уже не прислушивается, вместо этого осматривая зал, который заполнен на три четверти. Новые посетители, не задерживаясь у входа, пробираются на свободные места. Табачный дым застилает глаза Стэнли, и все происходящее в зале видится как сквозь вощеную бумагу. За столом возле ударной установки он замечает пожилого человека в очках с роговой оправой и твидовой кепке; на вид ему лет шестьдесят – вдвое больше, чем любому из присутствующих. Он слушает поэта, время от времени слегка кивая. Справа от него сидит чернобородый лысоватый тип весьма устрашающего обличья. Стул напротив него не занят.
Стэнли толкает локтем Клаудио.
– Подожди меня здесь, – говорит он. – Я не задержусь.
Путь к тому столу заблокирован чтецом, и Стэнли приходится пролезать между ним и большим барабаном. Поэт отрывается от блокнота, замолкает и недоуменно глядит на Стэнли, а потом начинает искать место в тексте, на котором прервался. Стэнли проскальзывает на свободный стул. Бородач встречает его хмурым взглядом, но в остальном никак не реагирует.
Стэнли наклоняется через стол к пожилому мужчине.
– Извините, мистер… – начинает он шепотом.
– Ш-ш-ш… – прерывает его мужчина, поднося палец к губам. – Не сейчас.
Между тем поэт снова поймал кураж – теперь он кричит что-то о башнях и пирамидах, о новом Ренессансе, об Атлантиде, встающей из волн Тихого океана. Публика подбадривает его возгласами, но Стэнли это одобрение кажется ненатуральным, как будто отрепетированным. Он нетерпеливо постукивает каблуком по гладкому полу, пока декламация не завершается на высокой ноте, после чего все хипстеры начинают щелкать пальцами, – должно быть, так у них принято вместо аплодисментов. Стэнли снова наклоняется через стол.