Землянин - стр. 21
– Это – раз, это – два, это – три. Четыре будет ноготь большого пальца левой ноги. Пять – кончик носа. Произношу цифру – ты максимально быстро касаешься костяшками сжатого кулака правой руки названной точки и столь же максимально быстро убираешь руку на колено и расслабляешь ее, – после чего сел в двух шагах и взял в руку тонкий гибкий шланг.
– Зачем это?
– У тебя плохая реакция. Будем тренировать.
Коля недоуменно пожал плечами и замер, покорно ожидая команды.
– Раз, – негромко произнес старик. Ник поспешно ткнул стиснутым кулачком в указанную выбоину.
– Четыре, – Николай коснулся рукой ногтя большого пальца левой ноги.
– Пять.
– Уй! – Коля вскочил на ноги, обеими руками держась за нос. – Ты… ты чего?
– Слишком медленно, – спокойно произнес Лакуна, опуская руку со шлангом.
– И что, сразу надо бить? – возмущенно поинтересовался Коля. Старик молча пожал плечами и равнодушно произнес:
– Три.
– Да пошел ты! – зло буркнул Николай. Лакуна окинул его спокойным взглядом и, поднявшись на ноги, тихо сказал:
– Пошел вон…
После чего развернулся и двинулся к костру, на котором жарилась очередная крысиная тушка. Коля проводил его недоуменным взглядом, а потом задумался. Это что же, старик его прогоняет? То есть, он опять остается один и… Николай вздрогнул и, бросив робкий взгляд в сторону Лакуны, сделал осторожный шаг к костру. Старик медленно повернул голову в его сторону и уставился на парня равнодушным взглядом. Жутко-равнодушным. Таким, каким он, вероятно, смотрел на мертвых крыс. Коля сглотнул:
– Я… это… я больше никогда… я согласен делать все, что ты скажешь. Всегда. Прости…
Старик несколько мгновений молча смотрел на него, а затем указал бородой в сторону плиты. И Николай понял, что прощен. Но только этот, один-единственный раз. Больше никакого прощения не будет. И либо он терпит все и остается со стариком, либо ему лучше убежать. Прямо сейчас. Меньше достанется…
К вечеру Николай понял, что все, что он раньше считал побоями, было скорее этакой лаской, ну или, максимум, невинной шалостью. А вот сейчас он почувствует, что такое, когда бьют по-настоящему. Болело все – разбитый нос, который Лакуна, похоже, обрабатывал с особым злорадством, пальцы, спина, ребра. Старик прекратил тренировку, когда окончательно стемнело. Встал на ноги, буркнул:
– Плохо, – и двинулся к костру, потеряв всякий интерес к своему молодому соратнику, или, скорее даже, ученику. А тот свалился на бок и молча заплакал. От боли, от всей той несправедливости, которая обрушилась на него, в общем-то обычного и совсем неплохого парня, от ужаса перед тем, что еще готовило ему грядущее, короче от всего на свете, из-за чего стоило плакать. Потому что он знал, что все это ему скоро предстоит.