Зеленые холмы Африки. Проблеск истины - стр. 60

Если ты в молодые годы отдавал себя обществу, демократии и подобным вещам, а затем решил отвечать только за себя, тогда на смену приятному, поддерживающему духу товарищества приходит нечто другое, что можно испытать только в одиночестве. Я не смогу дать точное определение этому чувству, но оно возникает, когда ты о чем-то пишешь хорошо и правдиво и беспристрастно оцениваешь написанное, и, если тем, кому платят за то, чтобы они это прочитали и высказали свое мнение, не нравится твоя тема и они говорят, что все это фальшь, тебя не сбить: ты точно знаешь, чего это стоит; или когда ты занят чем-нибудь, что принято считать несерьезным, ты точно знаешь, что это важно и всегда было важным наряду с общепринятым; в море ты тоже один на один с ним и знаешь, что Гольфстрим, который для тебя как жизнь, которую ты знаешь, продолжаешь узнавать и любить, течет, как тек еще до появления человека, и омывает этот длинный, прекрасный и несчастный остров с давних времен, еще до прихода сюда Колумба, и все, что ты узнаешь о нем, и то, что живет в его глубинах, имеет непреходящую ценность, потому что этот поток будет течь и дальше, когда индейцы, испанцы, англичане, американцы, все кубинцы, все системы правления, богатства, бедность, муки, жертвы, продажность, жестокость сгинут, как отбросы, которые сбрасывают в море с баржи, которая кренится на бок и вываливает мусор всех цветов радуги вместе с белым в голубую воду, и, после того как груз распределится по поверхности, вода на глубину в двадцать-двадцать пять футов становится бледно-зеленой: все тяжелое идет ко дну, а на поверхности остаются пальмовые ветки, пробки, бутылки, перегоревшие электрические лампочки, изредка презерватив, набухший корсет, обрывки листов из ученической тетради, собака с раздувшимся брюхом, дохлая крыса, разложившаяся кошка, а вокруг на лодках снуют мусорщики, они вылавливают длинными шестами свою добычу и делают это не с меньшей заинтересованностью, деловитостью и точностью, чем историки, – у них своя точка зрения. Когда в Гаване дела идут хорошо, Гольфстрим, течение которого неуловимо для глаз, принимает такой груз пять раз в день, и все же миль на десять дальше вдоль побережья вода в нем такая же чистая, голубая и спокойная, какой была до встречи с баржей, и пальмовые ветви наших побед, перегоревшие лампочки наших научных открытий и использованные презервативы наших великих влюбленностей – такие ничтожные на фоне единственной непреходящей вещи – Гольфстрима.

Так, сидя на переднем сиденье и думая о море и о стране, я незаметно выехал из «Арагона», и наша машина спустилась к песчаному берегу реки шириной в полмили, обрамленной зелеными деревьями. По золотистому песку были разбросаны лесистые островки, вода в этой реке текла ниже песка, поэтому дичь приходила на водопой по ночам, выкапывала острыми копытами в песке ямки, которые заполнялись водой, и животные из них пили. Когда мы переправились через реку, день уже начал клониться к вечеру, а на пути нам то и дело встречались люди, бежавшие из голодных мест, лежавших впереди. Теперь вдоль дороги тянулись невысокие деревья и густой кустарник, потом дорога пошла вверх, и мы въехали в страну голубых холмов – старых выветренных холмов, где росли деревья, похожие на буки, и были кучками разбросаны хижины, из которых тянулся дымок, пастухи гнали домой коров, овец и коз, кое-где встречались участки, засеянные маисом.