Здравствуй, грусть - стр. 9
– Я очень зол на себя, – сказал он и столкнул лодку в воду.
– И зря, – беззаботно сказала я.
– Совсем не зря!
Я уже забралась в лодку, а он стоял рядом по колено в воде, опершись руками на планшир, точно на барьер в суде. Я поняла, что он не сядет в лодку, пока не выговорится, и всем своим видом показала, что вся обратилась в слух. Я хорошо изучила его лицо и без труда читала на нем. Я подумала – ему двадцать пять лет, наверное, он считает себя совратителем, и при этой мысли меня разобрал смех.
– Не смейтесь, – сказал он. – Вчера вечером я очень разозлился на себя. Ведь вы беззащитны передо мной – ваш отец, эта женщина, дурной пример… Будь я последним подлецом, вы все равно способны были бы мне довериться…
Он даже не был смешон. Я чувствовала, что он добрый и готов влюбиться в меня и я сама не прочь в него влюбиться. Я обвила руками его шею, прижалась щекой к его щеке. У него были широкие плечи, и я ощущала телом его сильное тело.
– Вы славный, Сирил, – шепнула я. – Вы будете мне братом.
С коротким гневным возгласом он обхватил меня руками и осторожно вытащил из лодки. Он держал меня на руках, прижав к себе, моя голова лежала у него на плече. В эту минуту я его любила. Он был такой же золотистый, милый и нежный, как я сама, и он меня оберегал. Когда его губы нашли мои, я, как и он, задрожала от наслаждения – в нашем поцелуе не было ни угрызений, ни стыда, было только жадное, прерываемое шепотом узнавание. Потом я вырвалась и поплыла к лодке, которую сносило течение. Я окунула лицо в воду, чтобы прийти в себя, освежиться… Вода была зеленая. Меня захлестнуло чувство беззаботного, безоблачного счастья.
В половине двенадцатого Сирил отправился домой, а на козьей тропе появился отец с двумя женщинами. Он шел посередине, поддерживая обеих, подавая руку то одной, то другой с присущей ему любезной непринужденностью. Анна была в халате – она спокойно сбросила его под нашими пристальными взглядами и вытянулась на нем. Тонкая талия, безукоризненные ноги – только кое-где кожа чуть заметно увядала. Конечно, тут сказывались годы постоянных, неукоснительных забот. Вздернув бровь, я с невольным одобрением посмотрела на отца. К моему великому удивлению, он не ответил на мой взгляд и закрыл глаза. Бедняжка Эльза имела самый жалкий вид – она обмазывала себя оливковым маслом. Я не сомневалась: еще неделя, и мой отец… Анна обернулась ко мне.
– Сесиль, почему вы здесь так рано встаете? В Париже вы оставались в постели до полудня.
– Там мне приходилось заниматься. Это валило меня с ног.
Она не улыбнулась; она улыбалась, только если ей хотелось, а из вежливости, как все люди, – никогда.